рукой. В результате часы стали ассоциироваться с женственностью; о мужчинах, не дотягивающих до приемлемых стандартов мужественности, говорили, что они «ужасно часиковые» или что у них «часовой акцент». Молодые блестящие мужчины культивировали женственное произношение и лексикон. «Дорогуша, да как можно!» – восклицали они. Это феминизированное арго вынес на сцену Ноэль Кауард, чьи пьесы приобрели повсеместную славу к концу десятилетия.

Кто-то из золотой молодежи был женоподобен, кто-то гомосексуален, кто-то и то и другое. Брайан Кристиан де Клэборн Говард родился в семье американцев и вырос, презирая своего отца и обожая мать. Высокий, бледный, замкнутый и экстравагантный, Говард горделивой пижонской поступью прошел через Итон и колледж Крайст-Черч в Оксфорде к Вест-Энду, оставляя за собой след из розовых бутылок из-под шампанского и броских цитат. Он планировал загадочные выставки искусства, выдумывал заковыристые розыгрыши и устраивал вечеринки, где щеголял в женских нарядах или исторических костюмах. Некоторые из тематических вечеров Говарда были весьма дерзкими, если учесть, что закон, по которому Оскара Уайльда осудили на два года каторжных работ, все еще действовал. Говард, как и Уайльд, был денди, и вдвоем они создали архетипичный образ гомосексуала. Ивлин Во восхищался «безрассудством и дерзостью» Говарда, но многие другие отнюдь не находили его эгоцентризм и меланхолию очаровательными. С годами он становился все более брюзгливым и унылым, как очень многие представители золотой молодежи. Словно золотая рыбка в пустеющем аквариуме, он упивался утраченными надеждами молодости и угасанием своей сверкающей юности.

И в самом деле, даже на пике беспечного веселья гедонистические вечеринки эпохи были пропитаны меланхолией. Когда их инфантильные увеселения начали приедаться, этих избалованных детей попросту парализовала тоска. «Молодые скучающие лица» смотрят на нас со страниц «Мерзкой плоти» Во, источая «чувство опустошенности, неизвестности и бессмысленности»[45]. Ту же подавленную атмосферу описывал и другой писатель, Ричард Олдингтон: «Всю ночь ноги без устали отплясывали… и безрадостные радовались, не испытывая радости; а на рассвете, когда ветер издавал грандиозный вздох… можно было расслышать стук костей на этом макабрическом празднестве». Расхожий образ безысходного рассвета пронизывает многие рассказы современников о вечеринках – в нем кроются и предчувствия тяжелого будущего, и невозможность «затанцевать» воспоминания о недавней бойне. У коллективного портрета поколения в «Мерзкой плоти» Ивлина Во весьма говорящая концовка: герои романа оказываются на поле битвы в следующей войне.

18

Лейбористы на вершине

За падением Ллойд Джорджа последовала уверенная победа консерваторов на выборах 1922 года. Некоторые наблюдатели шутили, что Лоу выиграл выборы просто потому, что он не Ллойд Джордж. «Мальчик с барабаном очень полезен на поле боя, – говорил не особенно словоохотливый лидер тори потенциальным избирателям, – но в мирное время от него и его барабана одно беспокойство». И британские избиратели согласились; они желали «спокойствия» и «стабильности», обещанных Лоу. Стэнли Болдуин, ныне повышенный до канцлера казначейства, утверждал, что электорат также голосовал за честность, которой явно недоставало Ллойд Джорджу.

На деле все было несколько сложнее. Результаты выборов стали своего рода мятежом, поднятым под сенью недавней войны. Даже спустя четыре года Первая мировая и ее последствия по-прежнему оставались центральным политическим вопросом, и тори выиграли выборы, пообещав править так, будто ее вовсе не происходило. Лоу объявил, что он даст полную свободу инициативе и предприимчивости людей, обуздав государственный контроль. Его призыв к минимальному вмешательству государства возвещал конец «военного социализма» и амбициозных планов Ллойд Джорджа о строительстве «лучшей страны». Тори также одержали победу благодаря новому распределению голосов в Ирландии и перекосам избирательной системы, в которой 38 % народных голосов превратились в 56 % парламентских мест.

Но несмотря на серьезное большинство в палате общин, правительству не хватало силы и стабильности. Остин Чемберлен отказался войти в кабинет Лоу вместе с другими консерваторами-коалиционистами. А здоровье Лоу меж тем все ухудшалось, и он ушел в отставку всего через несколько месяцев пребывания на посту. Кто заменит человека, которого Асквит нарек «неизвестным премьер-министром»? Многим наследник казался очевидным – лорд Керзон. Знатный пэр, он служил министром иностранных дел с 1919 года и работал в кабинетах Бэлфура и Солсбери. С его опытом, подготовкой и авторитетным видом, Керзон не сомневался, что ему самой судьбой назначено быть следующим лидером.

Однако партия старой аристократии отодвинула знатного лорда ради Стэнли Болдуина, сына металлургического магната и члена палаты общин. Знаковый выбор говорил о подъеме нижней палаты в Вестминстере и о серьезном смещении центра тяжести партии в сторону деловых людей. Несмотря на относительную неопытность, Болдуин пользовался доверием Сити и коммерческих кругов. Гранды-консерваторы сетовали, что наступление плутократии, которую и олицетворял Болдуин, вульгаризировало их сообщество, но знать более не господствовала в бывшей партии сельской местности. С характерной прагматичностью и расчетливостью Болдуин признал культурное значение аристократии, приняв имидж этакого деревенского бизнесмена, но по служебной лестнице он продвигал одаренных людей из среднего класса. Самым значимым примером тому служил Невилл Чемберлен, ставший сначала министром здравоохранения, а затем финансов.

Решение тори сделать ставку на бизнесмена, а не на аристократа, в краткосрочной перспективе принесло мало пользы. Болдуин сыграл ключевую роль в смещении Ллойд Джорджа, поэтому сторонники коалиции из консерваторов ему не доверяли. А затем, спустя всего полгода своего премьерства, он пережил внезапное обращение и принял противоречивую протекционистскую программу Джозефа Чемберлена. Чувствуя, что на реализацию такого смелого проекта ему нужно народное одобрение, Болдуин объявил выборы. Неопытный премьер-министр полагал, что сможет очаровать новоиспеченных избирателей аргументами, придуманными Джозефом Чемберленом два десятилетия назад: дескать, если ввести высокие пошлины на импорт в империю, это подстегнет производство внутри ее, что, в свою очередь, сохранит рабочие места в стране и оживит захиревшие отрасли. Кроме того, без повышения налогов увеличатся доходы в казну, а сама измученная войной империя трансформируется в единое экономическое пространство со свободой торговли в пределах ее территории.

Однако новое поколение избирателей проявило мало энтузиазма в отношении прокисшего Чемберленова коктейля из экономических реформ, социального законодательства и империализма. На выборах 1923 года тори потеряли 86 мест в палате общин. Пусть они остались самой представительной партией в парламенте, но народного одобрения на протекционизм не получили, а Болдуин, пережив отторжение народом своей флагманской политики, весьма неохотно взялся за формирование нового кабинета. Невилл Чемберлен, верный Болдуину и памяти своего отца, винил в поражении «новый электорат», тогда как Керзон приписывал его «очевидной некомпетентности» Болдуина. Последний все же сохранил лидерство – то был первый из многих характерных для его карьеры случаев, когда ему удавалось выкрутиться. Частично причиной тому послужило отсутствие альтернативных кандидатов, но также и то, что его обращение в протекционистскую веру и «консервативную демократию» имело положительные побочные эффекты. Оно объединило Консервативную партию и сдвинуло ее с крайних правых позиций