— Не видел, господин-сан. Я заработал деньги? — Парень покосился на трехрублевую купюру, лежащую на столе.

— Последний вопрос. Такуро Касигава. Ты знал его?

Это было имя свихнувшегося японца, который уничтожил аннигилятором ограду.

Парень кивнул.

— Такуро совсем плохой. В дурдоме живет. Арестованный. Он был… — японец подвигал бровями, — рукой Югури-сан.

— Правой рукой?

— Да, да. Третьей рукой. Он спал с ума. Так сказали.

— А ты не знаешь, из-за чего?

— Не знаю. Югури-сан сердился, когда Такуро арестовали. Очень злой ходил.

Мурманцев подвинул к нему купюру и встал.

— Благодарю, господин-сан, — поклонился японец.

— Возможно, здесь скоро будет полиция, — сказал Мурманцев. — Так что твоего хозяина непременно извлекут из затвора.

И не исключено, отправят вслед за Касигавой. Но этого он говорить не стал. Только представил себе, как обрадуется господин Хиронага появлению призываемых им духов в белых халатах.

Японец проводил его растерянным взглядом. «Что хозяина извлекут из затвора — это хорошо. Но зачем опять полиция?» — говорил его вид.

Расследование убийства зашло в тупик. Почти сразу же. В течение следующих трех дней личность жертвы так и не была установлена. В Ру не практиковалось тотальное снятие отпечатков пальцев и генная дактилоскопия, как в Урантии. Империя не рассматривала под лупой каждого своего подданного. Не брала на учет в большей степени, чем это необходимо для нормального функционирования государства. А для этого вполне хватало обычных формальных сведений. Убийства же вообще случались редко. То, что в базах данных отсутствовали отпечатки пальцев и рисунок сетчатки глаза убитого, говорило о том, что он никогда не попадал в поле зрения полиции или Белой Гвардии и не принадлежал к людям опасных профессий, связанных с риском. Пропавших без вести ни в городе, ни в губернии не значилось вот уже несколько лет.

Мурманцев ломал голову над рисунком-эмблемой. Никто перед смертью не станет заниматься живописью ради развлечения. Но местные самураи клана Дадзай, по-видимому, не были замешаны в этом деле. Кисуки Хиронага, возглавлявший японскую диаспору в городе, две недели как удалился в затвор. Полиция проверила. Догадка Мурманцева оказалась правильной. Среди японцев действительно распространялось поветрие помешательства. К господину Хиронаге пришли зовомые духи и увели его под белы руки в уютный желтый дом. Там он всем объяснял, что теперь он хозяин «цифер» и требовал подать ему для доказательства игровые автоматы.

Можно было бы предположить, что Югури Тайхо, помощник Хиронаги, не уехал на Хонсю, как уверяли оставшиеся японцы, а скрывается где-нибудь в городе. Но и эта версия отпала. На владивостокском таможенном контроле подтвердили, что он сел на частный паром, курсирующий между Ру и островом Хонсю.

Была предпринята попытка найти «сэнсея», мирно разгромившего японский «гешефт», но он как в воду канул. В городе еще кто-то видел странную компанию — дюжину вооруженных мечами самураек, безмолвно шествующих за человеком, похожим на странствующего богомольца с большой торбой-рюкзаком. А дальше — никаких следов. Что удивительно — их и в городе-то не остановили, не задержали за ношение холодного оружия.

Мурманцева «сэнсей» тоже интересовал. Но не как подозреваемый. Версию причастности этого человека он отмел сразу. Вернее, даже в голову такое не пришло. Просто было в нем нечто весьма привлекательное. Нечто, тревожащее воображение. Не то чтобы Мурманцев хотел с ним познакомиться, а так — понаблюдать издали, удовлетворить любопытство.

Опять шел дождь. Начался октябрь, и погода испортилась. В домах включали отопление. Мурманцев скинул плащ и стащил измазанные в грязной луже ботинки. Поднялся наверх. Стаси читала сказку ребенку.

— …он сел на краю высокой скалы и стал горько плакать. Из глаз катились крупные соленые слезы и падали вниз. Ангел звал свою любовь, но она не могла ответить ему. Она превратилась в тень и жила теперь там, где жили все тени. Сосны вокруг плакали вместе с ангелом. По их стволам текли крупные капли желтой смолы. Скоро вокруг высокой скалы образовалось соленое море, наплаканное ангелом. Капли сосновой смолы падали в море и превращались в красивые камни. Люди назвали их янтарем. Сердце ангела разрывалось от тоски. Тогда он вынул его из груди и бросил в море слез. В тот же миг он увидел свою возлюбленную. Ангел понял, что тоже стал тенью. «Теперь ничто нас не разлучит!» — радостно воскликнул он. А сердце его осталось лежать на дне глубокого моря. Оно тоже стало камнем, самым красивым на земле. Люди придумали про него легенду. Однажды волны вынесут этот камень на берег моря. Тот, кто найдет его, станет самым мудрым человеком. Мир откроет ему все свои секреты. Он узнает язык зверей и птиц, травы и ветра и сможет разговаривать с ангелами…

Стефан сидел неподвижно, с закрытыми глазами и крепко держал за заднюю лапу черепаху. Ахиллес изо всех сил пытался вырваться, скреб остальными лапами по дивану и отчаянно тянул голову. Казалось, ребенок не замечает, что мертвой хваткой держит несчастную черепаху.

— Думаешь, он слышит хоть слово? — спросила Стаси.

— Судя по черепахе, слышит. И даже очень.

Он разжал пальцы Стефана и освободил Ахиллеса. Бедолага спешно уполз, неуклюже волоча лапу.

— Что это за сказка?

— Про ангела, который влюбился в земную девушку в доисторические времена.

— Занятно. Нечто подобное я уже слышал когда-то. — Он тер переносицу, вспоминая. — И это была не сказка.

— Он узнает язык зверей и птиц, травы и ветра… — повторила Стаси.

Они посмотрели друг на друга. Потом — одновременно — на ребенка. Стефан сполз с дивана и потопал к окну.

— Ты подумала о том же, о чем я? — уточнил Мурманцев.

— Профессор Цветков! — выпалила Стаси. — Он нашел «сердце ангела»!

— Это только легенда, — не столько ей, сколько себе возразил Мурманцев. — Слухи и красивые выдумки. Насколько я помню, никто так и не понял, что это было.

— Но ведь было! Камень был у него в руках. Откуда он взялся — совсем другой вопрос. По легенде, профессор нашел его как раз на берегу моря.

— А по другой легенде, нахимичил в своей лаборатории.

— Это неважно. Сказка написана об этом камне. Я уверена. «Мир откроет все свои секреты…» — это о нем!

— Ну, я бы не сказал, что так уж и все.

— Создание искусственной души — это близко ко «всему».

— Ты преувеличиваешь. Искусственная душа — слишком сильно сказано. Я, конечно, не специалист по биоэлектронике. Но, думается мне, профессор ничего не создавал. Он только открыл язык. Средство общения с живой материей. Поэтически говоря — с мировой душой. Открыл к ней доступ, выражаясь технически.

— Все равно, как это объяснять. Мы с тобой подумали об одном и том же. Этот камень нужен нам, чтобы «открыть» малыша, узнать, что у него внутри. Я не понимаю, почему этот вариант не был отработан раньше.