Они уселись в креслах, Алябьев сложил руки домиком и нацелил немного рассеянный взгляд на Мурманцева. Горничная принесла послеобеденный кофе и разлила по чашкам.

— Итак? — Алябьев заморгал, обжегшись кофеем.

— Я хочу просить у вас, Василий Федорович, помощи и совета.

— Слушаю вас внимательно, Савва Андреич.

— Вы как губернский координатор знаете, какая задача поставлена передо мной и моей женой. И, я не сомневаюсь, вам известно немного больше, чем мне.

— Что вы хотите узнать?

— Проводилось ли тестирование ребенка на биотроне? — прямо спросил Мурманцев.

Алябьев подумал.

— Я не слышал об этом. Скорее всего, не проводилось.

— Мне кажется это явным упущением.

— Не согласен с вами, Савва Андреич. Биотрон всего лишь искусственное создание. Да, его интеллект превышает человеческие способности. Он обладает гибким ассоциативным мышлением, воспринимает и воспроизводит многие эмоции, превосходно выполняет функции безличного управления и администрирования. Но человеческая душа для него — потемки. Впрочем, как и для людей. Биотрон не отличит душу от заменившего ее духа.

Мурманцев медленно кивнул.

— Возможно. Да, наверное, не отличит. Но биотрон — всего лишь копия, созданная Цветковым. А при любом копировании утрачиваются некоторые свойства оригинала.

— Ах вот вы о чем.

— Да, о «голосе Бога», как его называли.

— Боюсь, его назвали так невежды. Я прекрасно помню то время. Мне было девятнадцать, когда прогремела эта история. — Василий Федорович на глазах погружался в ностальгию. — Учился на втором курсе Академии. Конечно, мы, курсанты, узнавали подробности как и все остальные — из прессы. Как же, это было открытие века — но при этом окруженное нимбом секретности. В газеты попадали фактически лишь слухи. В точности никто ничего не знал. Да и сейчас не знают. До сих пор биотрон остается государственной тайной. Профессора Цветкова тогда представили к награде. Но он не захотел награды и исчез. Попросту сбежал.

— Как сбежал?! — Мурманцев был неприятно поражен. — Куда?

— Ох, вы, дорогой, меня неправильно поняли. Профессор бежал не за границу. Наверное, он испугался славы. Или огромности своего изобретения. И захотел уединения. Он тайно ушел в монастырь, подальше к окраинам. Его, конечно, искали. А когда нашли, оставили в покое. В прессе не проскочило ни строчки. Я узнал об этом только лет двадцать спустя. Возможно, бывший профессор уже оставил эту грешную землю. Тридцать лет назад ему было приблизительно как сейчас мне, под пятьдесят.

— А что оригинал? — напомнил Мурманцев, с жадностью глядя на капитан-командора. Старик Алябьев, как заветная шкатулка, был просто набит познавательной информацией.

Василий Федорович допил кофе и полюбовался кофейной гущей на дне чашки.

— Оригинал был уничтожен, — просто, без затей ответил капитан-командор.

Мурманцев онемел. В его представлении это было фактически государственным преступлением. И ему сообщали об этом таким спокойным, безмятежным тоном!

— Кем уничтожен? — выдавил он.

— Когда профессор исчез, обнаружили и пропажу камня. Он хранился в лаборатории Института плазмы, в сейфе. При обыске дома профессора нашли осколки на полу в его спальне. Камень был разбит на мелкие кусочки.

— Это сделал Цветков?!

Алябьев покачал головой.

— Все так подумали. Но при исследовании осколков эксперты пришли к странному выводу — камень не испытывал ни давления, ни удара. Он просто рассыпался. Распался на куски. Словно какая-то внутренняя сила перестала удерживать вместе его кристаллы. Так бывает. — Василий Федорович сожалеюще развел руками. — Душа отлетает, и плоть мертвеет, разлагается.

— Вы хотите сказать, камень был живой?! — Мурманцев уже немножко начал уставать от такого количества потрясений за столь короткий отрезок времени.

— Профессор намекал на это. Он никогда никому не рассказывал, откуда у него этот камень. Много лет назад я случайно познакомился с одним из его коллег. Мы разговорились. От него я услышал странные слова — профессор как будто стеснялся темы происхождения камня. Или нет, не стеснялся. Было употреблено другое выражение. — Старик Алябьев прикрыл глаза рукой, вспоминая. — У него во взгляде появлялось чувство вины — так он сказал. Профессор чувствовал себя виноватым. В чем, перед кем, почему — Бог знает. Когда его нашли — в каком-то глухом монастырьке, в рясе послушника, — он подтвердил, что камень рассыпался сам. Но не добавил больше ничего. Вы знаете, монастырский устав позволяет насельникам не отвечать на вопросы государственных дознавателей.

— Он ушел в монастырь из-за этого чувства вины! — быстро сказал Мурманцев. — И это как-то связано с тем, что камень был живой. А потом умер.

— Справедливая версия. Только нам уже никогда не узнать, что там произошло на самом деле. Все быльем поросло.

Мурманцев сосредоточенно пилил взглядом край стола. Что-то вырисовывалось в голове. Нечто исключительно занимательное.

— Все да не все, — ответил он. — В истории с памятником профессору действительно есть что-то мистическое.

— Во всей истории биотрона есть большой элемент мистики, — добродушно усмехнулся Алябьев.

Мурманцев вскинул голову.

— Василий Федорыч, могу я попросить вас войти сейчас в центральный архивный фонд данных?

Алябьев поднял брови.

— Архив профессора Цветкова закрыт для обычного доступа, если вы об этом.

— Я понимаю. Но должна быть и не закрытая информация. Официальная часть, так сказать.

— Ради Бога. — Капитан-командор пересел за стол и разбудил свой компьютер. — Но ничего нового вы там не найдете. — Он пощелкал клавишами. — Вот, пожалуйста. Здесь гораздо меньше, чем я вам рассказал.

Алябьев повернул к нему экран, подвинул пульт.

Мурманцев быстро нашел что хотел. И едва-едва сумел скрыть волнение. Снимок был более чем тридцатилетней давности, но он снова узнал в этом лице знакомые черты. На сей раз не памятник, а сам профессор Цветков смотрел на него чуть прищуренными близорукими глазами. Здесь ему не больше сорока. Мурманцев представил, каким он мог стать в семьдесят с лишним. Добавил морщины и глубокие складки на переносице, проредил волосы, подставил седенькую бороду. И с большой долей уверенности сказал себе: «Это он». Отец Галактион. Монах Белоярской обители Преображения Господня, что стоит уже четыре столетия возле речки Надым в Западной Сибири. Видно, одними путями бежали от соблазнов мирской суеты гениальный ученый Цветков и раненый в сердце выпускник Академии Белой Гвардии Мурманцев.

— Да вы будто привидение там увидели, Савва Андреич, — забеспокоился Алябьев.

Мурманцев из какого-то неясного побуждения быстро пролистнул страницу.