Из всего разнообразия я бы выбрал новый порядок. Ядерную зиму мы уже пережили вместе с тобой. Вместе с другими.

А чудовища меня не пугают. Ты ведь тоже чудовищен, но я не могу без тебя, мой любимый.

Ты часть меня. Во веки веков и присно – ты часть меня, а я – твоя плоть и кость.

Новый порядок – это звучит… заманчиво. Это как раз то, что нужно для мутировавших в ходе ускоренной эволюции особей и их потомства.

Я ведь всегда ощущал себя не таким. Другим. А потом ты явился ко мне и все объяснил, показал. И я… мы последовали за тобой.

Мутация – это, конечно, страшно и неприятно, это пугает. Но и дарит новые возможности. В следующем поколении они усиливаются, умножаются стократно. Вот почему так важно, чтобы семя проросло и принесло плод.

Новый порядок, который воцарится, я, конечно, не увижу. Я умру. Помнишь, ты приводил пример лосося, бьющегося о пороги, об острые скалы, поднимающегося вверх по течению, сметающего все на своем пути. Могучий инстинкт продолжения рода.

Даже если судьба перегородила русло глухой скалой, лосось-мутант прогрызет себе ход в твердом граните.

Притча? Ты любишь изъясняться притчами. Ты никогда не велишь, не приказываешь прямо – пойди, сделай. Ты искушаешь, ты шепчешь, ты убеждаешь. Твой язык – лукавый, раздвоенный змеиный язык прячется за ошметками плоти. Ты никогда не имел губ, созданных для поцелуев, – ты родился таким.

Но ты говоришь, что и чудовища мечтают о продолжении рода, они хотят породить себе подобных и населить мир.

Что же – убить их за это? Облить бензином и сжечь?

Нет, нет, с нами этот номер не пройдет. Ведь ты с нами, ты со мной, мой любимый.

К тебе я взываю в ночи. И ты приходишь ко мне. Если будущее настолько мрачно, что нового порядка действительно не избежать.

Мутировавшая особь – кто это? Нелюдь? А может, полубог или полудемон? Люди всегда боялись богов и обожествляли чудовищ. Или наоборот. Расскажи мне, как было прежде, ты ведь знаешь. Расскажи, как будет потом, – ты ведь и это знаешь.

При новом порядке полубог-полудемон, мутировавшая особь получит больше шансов на выживание. Нет, на лидерство. Если бы речь шла об одном лишь выживании, мы бы не стали так стараться.

Новая раса, новый порядок.

Как не хочется умирать…

Ты, умерший самым первым, воскресший из мертвых, ты ведь тоже не хотел…

А может, ты боялся рождаться, покидать материнское чрево?

У тебя какое-то трепетное отношение к материнскому чреву.

У меня тоже.

Оно священно.

Горе тому, той, кто осквернит саму идею, саму мысль о…

Ладно, я не буду об этом сейчас. Ты сказал, чтобы я это забыл, вычеркнул из памяти. Но я не забыл.

А что, если вместо всех этих ужасов, катастроф и катаклизмов нас ждет просто ничто – пустота?

Тьма и забвение?

Ветер, сметающий наш прах со скалы, которую мы так и не прогрызли насквозь.

Положи мне руку свою вот сюда, на сердце. Вот, так хорошо. Я перестану думать о пустоте и о ветре.

Я усну на твоем плече. Как дитя, как любовник, как твой брат. Ты, не имеющий глаз и губ от рождения, – ты целуешь меня и плачешь. Откуда текут эти слезы?

Я ощущаю вкус их, их соль. И горькую горечь.

В сумерках огромный торговый молл светился всеми своими огнями, походя на океанский лайнер, бросивший якорь в бухте.

Городские улочки и дома по сравнению с огромным зданием из стекла и бетона казались узкими и тесными. Дома – «хрущевки» из силикатного кирпича, бывшие купеческие особнячки, требовавшие капитального ремонта, здание почты и вокзала 30-х годов прошлого века, послевоенные кирпичные строения барачного типа, где раньше располагались конторы, а теперь магазины и кафе, блочные многоэтажки, новые частные коттеджи за глухими заборами – все это по сравнению с торговым моллом смотрелось приземистым, маленьким, вросшим в землю.

На фасаде молла переливался, манил, зазывая зайти, плазменный экран, где рекламный клип мужского парфюма сменял рекламу модной краски для волос.

Слева к торговому зданию примыкала большая парковка со шлагбаумом и стеклянной будкой охранника. Федор Басов восседал на своем рабочем месте в будке у полосатого шлагбаума и впускал и выпускал машины покупателей.

В черной форме охранника, плотно облегавшей его мощную фигуру, в шнурованных высоких ботинках, с рацией, засунутой в нагрудный карман, и газовым баллончиком, спрятанным в специальный накладной карман брюк на бедре, перед монитором видеокамеры, озирающей недреманным оком парковку, чувствовал он себя как-то половинчато: вроде и на работе, при деле, на сутках, на дежурстве, как прежде в отделе бывало.

Но не как прежде – то-то и оно. Совсем не так, как прежде. В мечтах внезапно возник здоровяк-герой Дольфа Лундгрена (любимый актер Федора Басова) с автоматическим многозарядным пистолетом в руках, как в том боевике, что крутили в кинотеатре на прошлой неделе. На такой же вот гребаной парковке – где-то в Штатах – на него наступали плотной толпой злодеи-бандиты.

И он уложил их там всех, даже не перезаряжая. Искрошил, а потом пьяный в сосиску в прокуренном баре лениво обсуждал с оторвой-девицей, что он предпочитает – «стакан виски со льдом до и сигарету после». А не наоборот.

Образ девицы-оторвы из киношного бара плыл над автостоянкой, освещенной мощными прожекторами, укрепленными на крыше торгового здания. И как-то вдруг незаметно сам собой обратился в иной образ – темноволосой и стройной первой городской красавицы дочки скульптора Маши Шелест.

Федор Басов вспомнил, как там, в пруду, кинувшись в воду, он нащупал скользкое тело, поволок его на берег, повернул на спину, готовясь делать искусственное дыхание, оживлять, вдувая воздух в посиневшие губы, и понял, кто перед ним. Дочка скульптора, которая гуляла с Пашкой Харлеем, мотоциклистом, но ненастоящим байкером, разбившимся весной накануне свадьбы.

Этой досужей девице из главка Екатерине Петровской он, Федор Басов, не то чтобы солгал, но и не сказал всей правды.

Машка Шелест его зацепила в тот вечер, когда у кафе вспыхнула драка. Она вообще была мастерица цеплять всех парней в городке – одним взглядом, одним движением губ, одним взмахом ресниц. Яростная как фурия, она орала на Султанова матом, потрясая у него перед носом стиснутыми кулаками.

Она была великолепна, как майская гроза. Но отчего-то он подумал тогда, что эта девушка плохо кончит. Ее нужно защитить.

И он выхватил табельный пистолет там, у кафе, и начал стрелять. Не в воздух, как писал во всех рапортах потом.

К шлагбауму подъехал черный джип. Эту машину Федор Басов узнал бы из тысячи – на ней ездил Султанов-старший, хозяин супермаркета «Ваш дом». Однако сейчас за рулем сидел не он.