– Нет, Кэт оставь здесь. Я уверена, она сумеет занять себя.

– Но…

– Никаких “но”. С твоей стороны будет невежливо трепаться с пустым местом, пока Голдманы пытаются не сесть на твою сестру, которая, кстати, путается под ногами, и хорошо бы ей научиться поживее убираться с дороги.

Эдит захлопнула дверь и крикнула: “Пока, Кэт!” – подчеркнув прощальные слова поворотом ключа в замке.

На третьем этаже миниатюрная женщина с темными кудрявыми волосами открыла на наш стук и пригласила войти. Она послала Эдит воздушный поцелуй и взяла меня за подбородок:

– Ну-у, какое личико! Грустнее свет не знал. Такая беда.

Я не знала, что на это ответить, и просто улыбнулась.

– А какая храбрая! Посмотрите только! Улыбается сквозь слезы. Страдает молча. – Женщина убрала руку и выпрямилась. – Иди посиди с бойчиком[57]. Я выйду с Эдит, у меня запись к парикмахеру, но ты не волнуйся. Если тебе что-нибудь понадобится, пока меня нет, – мистер Голдман дома. Пока, ребята!

– Пока. – Я вздохнула и села рядом с Морри, который читал “Остров сокровищ”.

– Библиотечная? – спросила я.

– Нет, буббе[58] подарила.

– Кто?

– Бабушка.

– О. – Я никогда не скучала особо по бабушкам и дедушкам, пока не осознала, скольких подарков лишилась. – А книжки Энид Блайтон у тебя есть?

– Нет.

– А книжки про сирот?

– Нет, но у меня есть пять книг Уиларда Прайса, про приключения. – Он вытащил из-под дивана какую-то книгу и вручил мне: – Вот эта моя любимая.

Я взглянула на устрашающе зеленую обложку, на которой двое мальчиков к чему-то себя привязывали.

– Приключения каннибалов? – Я пробежала глазами аннотацию. – Охотники за головами и каннибалы? Фу. Книги для мальчиков – такая гадость!

– Фе!

– Может, хватит говорить дурацкие слова?

– Не будь нуднице!

– Вот опять! Говоришь слова, которых вообще не бывает. – У детей так мало власти, поэтому они пытаются захватывать превосходство и самоутвердиться где только можно. Я сообразила, что Морри бросается в меня голдманизмами своей матери – просто чтобы продемонстрировать, что знает больше меня.

– Это не дурацкие слова, – сказал он. – Это язык моей семьи.

– У семьи Голдман собственный язык?

– Не только у моей семьи. У всех нас.

– У кого – всех?

– У евреев.

– Ливреев?

– Не ливреи. Евреи. – Он по слогам произнес это слово. – Я еврей.

Я понятия не имела, что еще за “еврей”, но голос у Морри был такой грустный, что я поняла – это что-то по-настоящему плохое.

– Ой, как жаль!

– Чего?

– Что ты еврей.

– Почему?

– Звучит как-то… страшно.

Морри кивнул:

– Так и есть. Мой народ подвергали гонениям не один век.

– Что значит “подвергали гонениям”?

– Не знаю точно. По-моему, это значит, что никто не звал нас на вечеринки.

– Вот ужас-то!

– Ага. И еще нам надо делать обрезание.

– А что это?

– Это когда ребе отрезает крайнюю плоть.

– А крайняя плоть – это что?

– Ну это на писюне.

Услышанное дало мне богатую пищу для размышлений. Чтобы разобраться, следовало вернуться назад.

– Значит, этот язык со смешными словами – еврейский?

– Нет, это идиш.

С минуту я обдумывала слова Морри.

– Значит, твой народ происходит из Идишландии?

– Идишландии? С чего ты взяла?

– Эдит побывала почти во всех странах мира, – объявила я. – Она говорит, что финны говорят по-фински и живут в Финляндии. Наверное, и со всеми так.

Морри, кажется, впечатлили мои познания.

– Я спрошу у папы, но я почти уверен, что мы живем в Южной Африке.

Я запуталась. Если евреи живут в Южной Африке, значит, я тоже еврейка? Мне вдруг расхотелось продолжать дискуссию. Я подозревала, что Морри только делает вид, будто знает все на свете, а на самом деле бо´льшую часть своих познаний он вынес из родительских разговоров, а теперь просто выпендривается, повторяя то, что слышал.

Морри вдруг встал и сунул мне “Остров сокровищ”:

– Вот, можешь почитать. Там не так много каннибалов. А я хочу кое-что сфотографировать.

Я притворялась, что читаю, но на самом деле наблюдала, как Морри фотографирует дохлого жука, изношенные ботинки и отключенное от сети радио. В квартире были куда более приятные для фотографирования вещи, и я отложила книгу, чтобы рассмотреть их получше.

На каждом дверном косяке висели странные, но красивые прямоугольные украшения, закрепленные под углом, и я задумалась, трудно ли было мистеру Голдману приделывать их наискось.

Повсюду были развешаны черно-белые фотографии в богатых рамках, и я останавливалась перед каждой. На одних снимках был Морри, на других – какие-то старики, я решила, что это его дедушки и бабушки. Обнаружила я и свадебное фото родителей Морри, на ней мистер Голдман был в странной шапочке не больше блинчика. Тут внимание мое переключилось на подсвечники, я взяла один в руки и выронила, из спальни тотчас выскочил мистер Голдман:

– Что разбилось?

Морри указал на стеклянные осколки у меня под ногами:

– Вот. Она просто клютц![59]

– Простите, пожалуйста, – заикаясь, извинилась я. – Я такая неуклюжая. Все это говорят. Надо глазами смотреть, а не руками. – Все-таки следовало взять с собой Кэт, будь она здесь, я могла бы свалить вину на нее.

– Так, не двигайся с места, пока я не уберу, – велел мистер Голдман, вовсе не сердито, и пока он подбирал осколки, я смогла хорошенько рассмотреть его.

Это был маленький человек с соломенно-рыжими волосами и такой россыпью веснушек, что по сравнению с ним у меня веснушек не было вовсе. Лицо почти закрывали большие квадратные очки с толстыми стеклами, одет он был в длинную зеленую кофту, но никакой шапочки я не обнаружила.

Когда мистер Голдман снова скрылся у себя, я спросила у Морри про шапочку.

– Это не шапочка, а ермолка. Их носят евреи-мужчины.