— Нет, — ответил он. — Моя мама.

Джил осталась невозмутима. На неё вообще ничто и никогда не производило впечатления, и этот факт очень даже впечатлял Джикса.

По крайней мере раз в день Джил требовала, чтобы они немедленно ушли от Кошмаров.

— Мы скинджекеры, — сказала она ему как-то, — и должны заниматься скинджекингом. Если у тебя такой потребности нет, то у меня есть!

Они пробыли здесь, по подсчётам Джикса, уже почти неделю, хотя время трудно поддаётся измерению, когда не видишь смены дня и ночи.

— Ты хочешь оставить Мэри в их лапах? — ответил Джикс.

Джил бросила взгляд на стеклянный гроб. Он сверкал посередине общего зала, словно драгоценный бриллиант. Сейчас, когда Вурлитцер прятался под покрывалом, Мэри представала во всём своём блеске. Всё большее число здешних обитателей проникалось почтением к прекрасной девушке в зелёном атласном платье. Кошмары ничего толком не знали о ней, никогда не читали её сочинений, не были знакомы с её рассуждениями о природе Междумира и не слышали легенд о ней. Она попала сюда без грома фанфар, тихо и незаметно. И несмотря на это, послесветов Аламо безотчётно тянуло к Мэри.

Джил помолчала, созерцая девушку в гробу, а затем процедила:

— Я ей ничего не должна. И она для меня в настоящий момент совершенно бесполезна.

Джикс улыбнулся.

— Служишь прежде всего своим интересам, verdad? Но иногда хищнику полезно заглянуть под изнанку вещей.

— О чём это ты бормочешь? Опять твоя божественно-ягуарья ахинея?

— Нет. Я говорю о том, как сделать охоту успешной.

Он оглянулся, увидел группку ребят — игроков в покер; те начали понемногу повышать голоса — набирали обороты перед своей обычной ежедневной дракой, а собравшаяся вокруг толпа подзуживала их. Джикс отвёл Джил в дальний угол, так чтобы их никто не услышал.

— Кошки преследуют жертву при помощи своих инстинктов. Но мы — ты и я — охотимся с помощью нашего разума. Именно поэтому я проник в ваш поезд и следил за всеми вами.

Джил надменно ухмыльнулась.

— Ни в какой поезд ты не проникал. Это мы — мы разрешили тебе остаться.

— А почему вы разрешили мне остаться? — спросил Джикс. Джил не нашлась с ответом. — Я скажу тебе почему. Потому что вы никогда не рассматривали меня как угрозу. А я — угроза. Я заслужил уважение почти всех детей Мэри, я узнал вас так хорошо, что мог бы запросто захватить власть над поездом, если бы захотел.

Впервые в жизни Оторва Джил, кажется, испытала лёгкое потрясение.

— Это и был твой план? Захватить власть?

— Тогда — нет, — ответил он и приблизил своё лицо к её лицу, — а сейчас — да.

* * *

На следующий день один из наблюдателей, тощий пацан по имени Домино, вернулся с поверхности с известием, что побывал в руках послесветов, уцелевших после расправы на железной дороге. Авалон вышел из себя.

— Надо бы мне собственноручно затолкать тебя в землю! — заорал он на вестника.

Затем отдал приказ готовиться к бою.

— Однажды мы их уже побили, — сказал он, — побьём и теперь. Но на этот раз я всех до единого спроважу в центр!

— Но с ними теперь монстр, — сообщил Домино.

— Что ты несёшь, какой ещё монстр?

— Я не знаю, как его ещё назвать. Отродясь такого не видал. Силач ужасный. А теперь самое странное, — прибавил он, оглянувшись по сторонам, словно боясь произнести эти слова, ведь наверняка ему никто не поверит. — Он сделан... из шоколада.

Джил ахнула, но тут же притворилась, что просто зевнула.

— Это правда! — воскликнул наблюдатель и показал всем коричневые пятна на своей одежде — там, где монстр схватил его.

— И ты, конечно, притащил их сюда на хвосте! — с отвращением сказал Авалон.

Наблюдатель затрясся и начал заикаться:

— Я... я... я не з-знал... что мне делать... куда п-податься...

— Имбецил!

Над их головами, в мемориальном ансамбле Аламо, вдруг закричала какая-то женщина и завыла пожарная сигнализация. Хотя происходящее в живом мире послесветов не волновало, эта излишняя суета добавила напряжённости. Все уставились на Авалона, ожидая указаний. Тот вытащил из кармана вторую монету.

— Мы спросим Вурлитцера, как нам быть.

Все согласились. Авалон прошагал к машине, стащил покрывало, и Кошмары упали на колени. Даже Джикс — и тот последовал их примеру. Кто знает, что это за сила, лучше её не гневить. Джил же опустилась на колени только тогда, когда её к этому принудили.

Вурлитцер играл огнями, цветные блики плясали по всему залу и отражались в многочисленных стеклянных фрагментах гроба Мэри, стоящего в нескольких ярдах от автомата. Создавалось впечатление, что гроб теперь — часть самого культа Вурлитцера, алтарь пред лицом бога. Джикс не мог отделаться от мысли, что в этом-то и состоял расчёт Вурлитцера: уважение, оказываемое Мэри, каким-то образом добавляло славы мистической машине.

Авалон опустил монету, подождал, пока она не звякнула в монетоприёмнике, и задал вопрос:

— Великий Вурлитцер, скажи, как нам быть?

Он нажал первую попавшуюся кнопку, и Вурлитцер ожил. Из, казалось, бесконечного ряда пластинок выдвинулась одна, упала на диск проигрывателя, и в треске и пощёлкивании раздался голос:

— «Ах разве не болит глубоко в душе...»[24]— запел высокий мужской голос.

— Что-то я не знаю этой песни, — проговорил Авалон.

— А что она значит? — спросил кто-то.

— Тс-с! Дайте спокойно послушать. — Авалон придвинул ухо к стеклянной панели машины, как будто так он слышал лучше, и прищурился — как будто это могло облегчить ему процесс толкования. — На этот раз что-то трудное...

Тут подала голос Джил:

— Дождись припева.

Потому что она эту песню знала. Вообще-то, это была любимая песня её дедушки.

Вот и припев. Фрэнки Вэлли запел: «Молчанье — золото...» — и все собравшиеся в зале дружно ахнули.

— Великий Вурлитцер выразил свою волю, — пробормотала слегка опешившая Джил.

— Тихо! — взревел Авалон, но тут же осознав собственную ошибку, перешёл на шёпот: — Тихо...

Он прошёл за машину, прикрутил громкость так, что музыку стало еле слышно. Через пару минут песня кончилась, и в зале воцарилась мёртвая тишина. Никто не двигался, никто не издавал ни звука. Сверху, из сувенирного киоска донёсся чей-то вопль:

— Я знаю, вы где-то здесь! — Русский акцент. — Я не я буду, если не найду вас!