Многоногое насекомое наблюдало за ней с потолка тюремной камеры.

– Где же ты? – Из уголков глаз выскользнули слезинки. Капля теплой крови проползла по правой руке и, остыв, сорвалась на пол. Женщина посмотрела вниз. Крохотная алая полусфера ушла в древний камень.

– ¡Gringo, vas![94] – крикнули за дверью.

Одурманенная пленница, уроженка Шолдерстоуна, штат Техас, хормейстерша, до недавнего времени проживавшая в Сан-Франциско, внезапно вспомнила, кого выдала ради лекарства. Членистоногое забралось в трещину на потолке и пропало.

Душа Иветты пропала вместе с ним.

– Нет. – Женщина вспомнила о своей семье, о высоком светловолосом джентльмене и о том, на что обрекла их всех потребность в лекарстве, ее греховная слабость.

– Нет! – закричала Иветта, хотя в «Catacumbas» это слово ровно ничего не значило. – Нет!

Поднявшись из глубин забвения, Стромлер понял, что его запястья и голени привязаны к ножкам тяжелого стула. Восстанавливающиеся чувства уловили запахи вина, морепродуктов, сливок. Где-то неподалеку звякали вилки на керамических тарелках, наводя тревогу.

Связанный закрыл рот и открыл глаза. Прямо перед ним висели два выполненных в европейском стиле золоченых канделябра. На стенах, сложенных из серовато-охряных камней древней пирамиды, висели гобелены со сценами охоты и галеонами[95].

Первым на очнувшегося иностранца обратил внимание человек, говоривший на испанском с европейским акцентом.

– Сеньор, – произнес знакомый глубокий голос.

Натаниэль повернул голову и увидел, что Грис сидит в дальнем конце длинного обеденного стола. Компанию ему составляли двое мужчин в вишневых костюмах. От тарелок, нагруженных желтым рисом, бобами и креветками под соусом бешамель, поднимался душистый пар. Прямо перед пленным гринго стояли две деревянные миски, накрытые тяжелыми каменными крышками. В миске слева зашуршало что-то живое.

Натаниэль вздрогнул.

– Нет.

Пленник дернулся в одну сторону, потом в другую, но тяжеленный каменный стул не сдвинулся даже на полдюйма. Если б недавно Натаниэль не опустошил желудок, это неминуемо произошло бы сейчас.

– Диего, – произнес Грис.

Мужчина с аккуратно подстриженной бородкой достал перчатку из кармана вишневых брюк, натянул на левую руку и пошевелил пальцами.

Сердце у Натаниэля сорвалось в галоп.

– Я левша, – сообщил Грис. – Как и все пятеро моих сыновей.

Бородач – как и у отца, у него был тонкий нос и полные губы – направился к Натаниэлю.

– Полагаете, это совпадение? – поинтересовался у пленника Грис, накалывая вилкой креветку.

– Не знаю, – ответил джентльмен.

– Скандинавские исследователи доказали, что левши думают иначе, чем большинство, и довольно часто получают выгоду благодаря особенностям мыслительного процесса. – Грис указал на бородача наколотой креветкой. – Диего с раннего возраста поощряли пользоваться левой рукой и наказывали, когда он поступал иначе.

Здравомыслие Гриса вызывало у Натаниэля серьезные сомнения.

– Как и все мои сыновья, Диего научился быть левшой. – Одноглазый испанец проглотил креветку и тут же вонзил вилку в другое розовое тельце. – Я так пожелал.

Поддерживать этот пустой разговор гринго не мог.

– Что вы намерены…

– Через два месяца Долорес Плагфорд согласится с тем, что она шлюха и моя собственность, – оборвал его Грис. – Для Иветты Апфилд серьезным препятствием является ее религиозность, но со временем и она тоже смирится. Я так желаю. – Белесый испанец посмотрел на пленника здоровым глазом и серым камнем, вделанным в левую глазницу. – Обе женщины могли бы избежать многих ужасных и бессмысленных страданий, если б подчинились моей воле, когда сидели на стуле, который сейчас занимаете вы.

Диего поднял тяжелую каменную крышку с правой чашки. На самом дне качнулась мелкая лужица чистого черного масла, в котором тускло отражались огоньки свечей. Во второй, левой, наблюдалось бурлящее скопление серых клешней, тонких ног и изогнутых хвостов. Издаваемые паукообразными шорохи и потрескивания напоминали лесной пожар.

Натаниэль задрожал.

– Мой сын явит вам воплощение лжи, – объявил Грис.

Двумя пальцами, указательным и большим, Диего вынул из левой чашки небольшого серого скорпиона, подержал над второй чашкой и разжал пальцы. Паукообразное шлепнулось в черную топь и отчаянно заколотило ножками по дереву.

Натаниэль почувствовал, как по его телу разливается парализующая волна ужаса.

– Каждая произнесенная вами ложь воплотится, – добавил Грис. – Вы же понимаете, каков пункт назначения этого существа?

Натаниэль кивнул.

Скорпион ползал кругами по чашке, но подняться по скользкой стенке не мог.

– Когда ваша группа планирует налет на «Catacumbas»?

– Когда я подам сигнал. Заранее никакое время не устанавливалось.

– Сколько человек в группе?

– Трое. – Ни о Длинном, ни о Глубоких Озерах, ни о Штукаре Натаниэль Иветте не сказал.

– Три человека планируют напасть на «Catacumbas»? – засомневался одноглазый испанец.

Диего взглянул на отца.

– Меня наняли трое – отец и братья женщин, у которых я побывал.

– А разве мужа не привлекли? – спросил Грис.

– Я не знал о его существовании, пока о нем не упомянула Иветта.

Грис наклонился к другому сыну, мужчине с седыми волосами, имя которого еще не было названо, и прошептал что-то на ухо. Безымянный дважды кивнул, поднялся и вышел. Тяжелая дверь закрылась.

Одноглазый испанец вновь повернулся к пленному гринго.

– Как вас зовут?

Натаниэль понимал, что если его личность будет установлена, дорога к Кэтлин и его матери с сестрой в Мичигане будет всегда открыта для этого отталкивающего субъекта.

– Томас Уэстон.

– Весьма прискорбно, что вы не отнеслись к моему совету с должным вниманием.

Сильные руки сзади схватились за лоб и подбородок Натаниэля, кто-то невидимый разжал стиснутые челюсти и открыл рот. Деревянная линейка придавила язык.

Диего сунул руку в чашку с маслом и достал скорпиона. С извивающегося существа падали на стол черные метки. Натаниэль закрыл глаза. Колкие ножки щекотали щеки, острые клешни тыкались в мягкое нёбо.