— Именно. Ты молодец, парень. Правильной дорогой в жизни идешь. Не зря тебя мамка в детстве порола.

— Вы что! — возмутился Максим. — Меня мама никогда пальцем не трогала.

— Да шучу я. — Бунин ласково приобнял мальчика за плечи. — Я же знаю, что вы оба с мамкой хорошие люди. Пошли в дом, а то я околел тут, на морозе, вас ожидаючи.

Шарлотка с яблоками, фирменное Лелькино блюдо, была сметена в мгновение ока. Поймав поскучневший взгляд Максима, которому обычно доставалось больше половины пирога, Лелька встала со стула и полезла в холодильник за продуктами — печь вторую.

— Сыночек, ты иди пока к себе, — попросила она. — Мы с ребятами поговорим, а там и новая шарлотка подоспеет, и я тебя позову.

— А шарлотка еще будет? — оживился Бунин. — Никогда в жизни такой вкусной не ел. Хотя, вы же знаете, моя Иришка готовит — пальчики оближешь. И теща моя любимая — тоже знатная кулинарка. Но это что-то с чем-то, Лель!

— Будет, — улыбнулась Лелька. — Сейчас две поставлю печь. Одну в духовку, вторую в мультиварку. Минут через тридцать готово будет.

— А почему ты ее Лелей зовешь? — спросил Бунина Дмитрий.

— Да ее все так зовут, — ответил майор полиции. — То есть поначалу-то, конечно, она мне представилась как порядочная: Любовь Молодцова, мол, я, а потом все вокруг говорили: «Лелька, Лелька», ну я и привык.

— Меня мама так звала, — пояснила Лелька. — Так с детства и пошло. Так что это действительно мое домашнее имя. Когда ко мне обращаются «Люба», мне даже усилие приходится делать, чтобы понять, что это ко мне.

— Тогда я тебя тоже буду Лелей звать, можно?

— Хорошо, а я тебя тогда Митей. Мне так больше нравится, чем Дима.

Дмитрий сглотнул. Митей его всю жизнь звала мама. Для окружающих мальчишек он всегда был Димкой. Его жена звала его «Димчик», и это слово он возненавидел навсегда. На работе он тоже был Дмитрий, Дима или Димон. Как-то так сложилось, что никто, кроме мамы, никогда не употреблял ласкающее слух Митя или еще нежнее — Митенька.

И вот теперь из уст Любы, вернее, Лельки, которая нравилась ему так, что у него захватывало дыхание и начинало покалывать в кончиках пальцев, его имя прозвучало так, как он уже и не надеялся ни от кого услышать.

— Хорошо. — Голос прозвучал хрипло, и он откашлялся.

— Вот что, други мои и подруги, — сказал Бунин. — Пока дети из партера удалились, давайте-ка поговорим о делах более важных, нежели шарлотка. Лель, ты знаешь, что твоя неуемная подруга, нежно мной любимая и доводящая меня до белого каления Инна Полянская, сиречь Инесса Перцева, навела меня на богатую мысль, что все убитые юноши могли быть связаны с Гоголиным? Дим, ты как? Готов это слушать?

— Нормально, — кивнул Воронов. — С резьбы не сорвусь, обещаю. И вообще, Вань, я считаю, что надо наконец поймать эту сволочь. Он должен ответить и за Миньку, и за всех остальных.

— Тогда продолжаю. Вы оба в курсе, что связь удалось установить по всем жертвам, кроме одной. Леша Константинов никогда и ни при каких обстоятельствах не встречался с Гоголиным. Вернее, не должен был встречаться. Учился он плохо. Ни о каком институте речи идти не могло, биологией он не увлекался, по крайней мере, в нормальном смысле этого слова.

— А что, можно увлекаться биологией ненормально? — удивилась Лелька.

— Не лови меня на слове. В общем, нам этот Константинов всю схему ломал. Красивую такую, стройную схему. И тогда взялись мы за него поплотнее. То есть за его связи. С кем встречался, что делал. И выяснилось, что парень этот лабал на ударных в одной дворовой рок-группе. А так как дома у него ударной установки не было, а репетировать где-то было надо, он на почве любви к музыке шибко сблизился с одним из наших городских музыкантов, тех, что по квартирам и кабакам играют. И тот взял над ним своеобразное шефство. По крайней мере, их все время видели вместе. И в гости Леша к нему ходил, и по кабакам с ним вечерами отирался, пользуясь тем, что его никто дома не контролирует. Словом, очень важное место в жизни Леши занимал этот товарищ.

— А Гоголин тут при чем? — спросила напряженно слушающая Лелька.

— С одной стороны, вроде как и ни при чем, други мои. А с другой… Товарища этого музыкально-неформального зовут Федор Павлович Широков, двадцати девяти лет. Несмотря на довольно солидный возраст, он до сих пор не женат и проживает вдвоем с отцом, Павлом Леонидовичем Широковым, который является ближайшим другом, с юношеских еще лет, гражданина Гоголина. Чуете расклад?

У Лельки пересохло во рту. Бешено колотящееся сердце стучало в ушах.

— Это точно, Вань? — тихо спросила она.

— Точнее некуда. И вот вам для размышления еще один факт. Про ненормальную биологию. Все окружающие в один голос говорят, что Федор Широков — гомосексуалист. И что его влияние на Лешу Константинова было гораздо глубже, чем нам может показаться на первый взгляд.

— Ну вы же вскрытие делали? — уточнил Воронов. — Там же должно быть видно.

— Половых отношений с мужчиной парень перед смертью не имел. Это вскрытие установило, — кивнул Бунин. — Но, может, у них до дела и не дошло. Может, он его еще только охмурял.

— С учетом того, что у Гоголина тоже наклонности неоднозначные, ситуация вырисовывается интересная, — сказал Дмитрий. — Вань, ты держи меня, — он покосился на Лельку, — нас в курсе дела. Ладно?

— Естественно, — кивнул Бунин. — Надо в тебе возрождать интерес к сыскной работе. Такой опер пропадает!

Больше они о деле не говорили. Беседа перекинулась на бунинского годовалого сына, каких-то общих знакомых и особенности тренировки собак. Лелька слушала плохо. Водрузив на стол обещанные шарлотки, она кликнула Максима, налила всем троим мужчинам чаю и села у окна, практически не поддерживая разговор.

Попив чаю, Максим снова убежал к себе наверх, а Бунин, попрощавшись, ушел, попросив напоследок Лельку не делиться полученной информацией с подругой Инной.

— Клянусь, я ей все сам расскажу, первой, когда можно будет! — заверил он. — Тут дело серьезное. Мы маньяка ловим, который пять лет на свободе ходит. Одно неверное слово — и все.

— Я понимаю, — тихо сказала Лелька. — Ты не волнуйся, Ваня.

Закрыв за ним дверь, она вернулась на кухню и начала убирать со стола. Руки у нее дрожали. Подошедший сзади Дмитрий взял ее за плечи и повернул лицом к себе.

— Что случилось, Леля? — спросил он, заглядывая ей в глаза. Она отчаянно замотала головой. — Ну, я же вижу! Скажи мне, из-за чего ты так расстроилась?

— Я ненавижу педофилов, — ответила она нехотя. — Может быть, потому, что у меня растет сын. А может быть, это какая-то внутренняя, биологическая ненависть. Но я не могу про это даже слышать, не то что думать. И то, что часть парней — совершеннолетние, мне по барабану. Это все равно противоестественно.

— Нет, что-то еще. — Он внимательно смотрел на нее. — Леля, расскажи мне. Тебе легче будет, вот увидишь.