Георг наполнил бокалы.

– Ты хороший парень, Вернер, но не говори так много. Успокойся и выпей немного бренди! Прозит! За дезертиров! – Он поднял свой бокал, затем снова опустил. – Ты хочешь поймать меня на том, что никто больше не хочет воевать? Но у меня тоже есть своя идея, и очень неплохая. Более того, новая! Мне хотелось бы объяснить ее тебе; возможно, ты поймешь.

Слегка смущенный и оттого, вероятно, торжественный, Георг вытащил маленький иллюстрированный буклет и положил его перед Вернером. На обложке большими красными буквами было написано: «Битва за Британию – август – октябрь, 1940. Издано министерством авиации, Лондон».

– Где ты взял это? Вражеская пропаганда!

– Но она заслуживает внимания! Где я достал ее? Мой последний противник – последний, которого я сбил в своей жизни, прислал мне эту книжицу на память. Взгляни! – Георг перевернул первую страницу и показал нам большую фотографию.

Девять молодых пилотов Военно-воздушных сил Великобритании с улыбками шли перед камерой, о чем-то болтая. Возможно, они только что осматривали широко раскинувший крылья «Спитфайр», который стоял за их спинами.

– Внимательно вглядись в эти лица! – попросил Георг. – Они могут быть похожи на наши.

И действительно, черты некоторых летчиков напомнили нам наших товарищей.

– Теперь ты понимаешь, к чему я клоню? – сказал Георг.

Вернер молча стоял рядом со мной под звездным майским небом. Гитлер покончил с собой. Мой друг был одним из миллионов, чьи надежды ушли в могилу за фюрером. Он еще не мог до конца понять это, потому что не знал ничего, кроме глубокой и твердой веры в идола, который теперь был повержен. Германия, за которую Вернер честно воевал, умерла вместе с Гитлером.

– Я ничему не научился, только верить в него, – монотонным голосом произнес мой друг. – Теперь я теряю силы. У меня больше нет никаких целей.

Бесчисленные звезды сияли над двумя человеческими существами – над нами. Каких огромных размеров достигают наши страдания, подумал я, какой огромный запас боли должен быть в этой Вселенной.

Часы на башне маленького немецкого городка пробили полночь. Я протянул руку Вернеру. Сегодня был его двадцатый день рождения. На этом мы расстались, не сказав друг другу ни слова.

Я только улегся в кровать, когда вошел Хинтершаллерс.

– Там внизу девушка. Угадай, кто?

– Я уже лег спать.

– Даниэль, приятель, это Даниэль!

Хинтершаллерс втолкнул ее в мою комнату. Она пристально посмотрела на меня.

– Я так рад, что ты нанесла нам визит!

– Не хочу наносить никаких визитов, – ответила Даниэль.

Несколько секунд я пытался понять, что девушка хотела этим сказать, потом догадался: она собиралась остаться.

– Я могла бы скоро вернуться во Францию, но больше не хочу.

– Но будет очень тяжело, дорогая. Через несколько дней Германию заставят капитулировать. Германия проиграла войну.

– Ты уже говорил это однажды. Но дело не в этом.

– Что же ты собираешься делать?

– Ничего. Только останусь здесь, около самолета, на котором летал Ульрих; около людей, с которыми служил и которые любили его. Я хочу, чтобы он снова был рядом, хочу слышать гул мотора его машины, закрывать глаза и видеть его, идущего от ангара. Я хочу остаться рядом с ним.

– Вместо этих фантазий тебе лучше все забыть. Через несколько дней мы перестанем летать и лишимся своей формы.

Глядя в пол, Даниэль тихо произнесла в ответ:

– Тогда я начну искать человека, похожего на Ульриха.

– Но он не сможет быть Ульрихом.

– Почему бы ему не быть таким Ульрихом, каким я представляю его себе! По пальцам обеих рук я могу сосчитать часы, проведенные с ним. Я любила его гораздо больше, чем знала.

– Так ты хочешь найти человека, который был бы похож на Ульриха? Его двойника?

– Да, я ищу его двойника, двойника с его сердцем.

– Думаешь, ты нашла его?

– Да, вероятно, я нашла его.

Даниэль пожала мне руку и ушла.

С первыми лучами солнца мы выехали на летное поле. Даниэль, для которой Хинтершаллерс каким-то образом раздобыл комнату, уже встала, чтобы ехать с нами.

Военные самолеты садились непрерывным потоком. Из них быстро выбирались женщины и дети. Кто-то мог захотеть поспать подольше, но нашим единственным желанием было забрать последних беженцев с линии фронта. Может быть, война уже закончилась!

Перед ангаром стояли старший механик и молодой механик, который часто предсказывал летчикам судьбу.

– Какие новости?

– Эти люди из Штеттина, – сообщил старший механик, указывая на самолеты. – Они эвакуируют женщин и детей из района русского окружения. Говорят, «Спитфайры» постоянно атакуют транспорт с большой высоты прямо над городом и сбивают.

Мы с Вернером взглянули друг на друга. Одновременно к нам пришла одна и та же мысль: нужно ли нам взлетать? Возможно, мы смогли бы спасти один-два транспортных самолета. Но сегодня у Вернера был день рождения, а у нас всегда существовал обычай не отправлять именинников в бой. Мой друг колебался. Впервые я видел его неуверенным в себе. Мне было понятно, что происходило в его душе. Вернер боялся вступить в схватку без великой цели и веры. Германия для него погибла, другую он не мог представить себе.

Но он видел лица спасавшихся бегством женщин и детей.

– Мы взлетаем, – сказал мой друг. – Готовь наши самолеты!

Когда мы со старшим механиком шли к машинам, молодой механик задержал меня.

– Не вылетай сегодня! – горячо произнес он. – Я не хотел никому говорить, но война закончится через несколько дней, и ты не должен погибать. Говорю тебе, не вылетай сегодня! Ты не вернешься!

Я не успел еще оправиться от страха, как он исчез. Приступ тошноты и боли потряс меня. Я не хотел умирать. Особенно сейчас! После долгого времени за развалинами настоящего я, наконец, увидел новую, прекрасную цель. Несколько месяцев назад о ней можно было лишь задумываться, но теперь это была ясная, свежая цель, ради которой стоило жить. Путь к ней мог лежать сквозь колючие заросли и болота, бесчестие и голод, но я уже ощущал в себе силу и любовь, которые могли преодолеть все преграды. Сейчас стоило жить ради Германии, поверженной и обескровленной. Для возрождения ей была необходима сила свободных, отважных сердец. И еще я думал о Даниэль.

Рев моторов вернул меня к реальности. Вернер уже сидел в кабине своего самолета. Я побежал к моему другу. Нужно было передать ему слова механика. Но когда я забрался на крыло, мне вдруг стало неловко говорить это Вернеру.

– Молодой механик? – спросил он, догадываясь, о чем я хотел предупредить, и заглушил мотор.