Но Трошин, не любой мужчина. И то, что происходило, ему не приносило особого удовольствия, не цепляло, как раньше. Надо объясниться. Но на деле, майор просто объявил ей, что уезжает в гарнизон надолго и не обидится, если она найдёт себе другого. Он бросил её, но ведь и не обещал ничего.

На весенние каникулы приехали родители, причём, все. И Трофимовы, и Трошины, и Градовы. Родительский совет, так сказать. И первой решилась поговорить с Лерой её бывшая свекровь.

– Видишь ли, девочка, назрел разговор, серьёзный. Но сначала скажи, ты окончательно выкинула моего сына из своей жизни? Мне можешь говорить предельно честно, я не обижусь.

– Как это возможно, если он – отец наших детей.

– Уже хорошо, наших. Но я не об этом. Я о женском счастье. Мой мальчик любит тебя и очень жалеет о случившемся, и ты об этом знаешь.

– Ничего я не знаю. – Лера уже совсем выправилась, даже появились щёчки, но остаточные явления в виде слабости и головокружения ещё имели место быть, и именно сейчас подкатили.

– Так, спокойно, Лерочка. Я не собираюсь лезть в вашу личную жизнь. Просто хочу донести до твоего сведения, что в статусе жены ты получишь квартиру в Питере, льготы для детей, возможность ездить к мужу официально.

– Правильно ли я понимаю, что вы хотите очередной раз выдать меня замуж за своего сына, но теперь уже в обмен на жилплощадь и блага? Нормально… Всё было… Но…

– Я хочу, чтобы вы были счастливы, чтобы ты, наконец, зажила в хороших условиях, чтобы тратила деньги своего мужа, засунув свои принципы в попу. И чтобы ездила к нему, ведь там так тяжело служить. Ты не задумывалась, каково ему? Всё, я сказала, что думала. Вам жить.

Зёрна упали на взрыхлённую землю.

Как-то вечером Лерка заснула перед монитором, уложив спать расстроенных детей, не пообщавшихся с отцом из-за перебоев связи.

– Лерчик, ау! – С экрана улыбался Трошин. – Я уже полчаса смотрю на тебя, а ты дрыхнешь, как слон.

– Дети так и не дождались, но просили показать рисунки. Смотри, первый опус твоего сына. Оранжевая клякса – это я, а зелёная большая закорючка – это ты.

Отец рассмеялся, глаза увлажнились, превращаясь в тающие ледники, когда во льдине образуется озерцо, чистое, глубокое, отдающее синим.

– Я так скучаю, нет никаких сил. Сижу в гарнизоне, служу отчизне и считаю дни до отпуска. Ещё не скоро, дел по горло, специалистов не хватает, опять же, новый набор, учить и учить. Дай мне руку. – И приложил свою к камере монитора.

Лерка повторила за ним. Помолчали.

– Я бы отдал полжизни, если бы ты приехала ко мне.

– В качестве кого, Рома? Бывших жён выметают из ваших городков, а не принимают.

– А давай подадим заявление, и ты официально, как невеста, сможешь посетить наши края.

– Я подумаю.

И подумала. В середине июня, распихав детей по бабушкам, она летела в неизвестность, сама себе так и не растолковав, зачем. Её сердце трепетало, боясь повторения боли и унижения… Примерно так же, как и желание увидеть, прижаться, остаться с Трошиным навсегда. Пятьдесят на пятьдесят. Но Лерка трусила, собираясь рискнуть, не хотела никакого шампанского…

Он увидел её ещё на трапе. Пара дней, проведённых из-за непогоды, в аэропортах, оставили свои следы и на нём, и на ней. Трошин замаялся, мотаясь между самолётом и штабом, где проходил разбор итогов проверки. Всё складывалось удачно. В случае хорошего результата, в чём не было сомнения, ему дадут небольшой передых. А Лерка, почти не спав, голодная и грязная, злилась на себя за не сохранение «морды лица». А ведь Люда так просила: «Главное, соблюди внешний вид, ты сейчас, после лечения, прям, прелестница и раскрасавица! И помни о своём королевском высочестве!» И что? В реалии – женщина-привидение, лицо серого цвета, пузо прилипло к позвоночнику, глаза потухли ещё вчера…

Она тоже увидела его сразу, как только ступила на трап. Трошину невероятно шла военная форма. Высокий, перепоясанный ремнями, подчеркивающими широкие плечи пловца, он основательно стоял на земле крепкими и длинными ногами. Ветер трепыхал его светлые волосы, а Лерку так просто чуть не сбил с ног, закрывая лицо длинными прядями, разлетающимися в разные стороны. Роман поймал её с последней ступеньки, а она всё старалась справиться с волосами, теперь мешающими и ему.

– Лера, просто держи рукой, я тебя донесу. – Разве это он хотел ей сказать? – Ты посиди, я багаж притащу.

Лерка не могла сидеть в какой-то там машине, её женская природа, почувствовав рядом родное и желанное, попёрла из всех щелей. Она заколола волосы и вылезла. Роман забросил чемодан и опять поймал свою улетающую Мэри Поппинс.

– Лерчик, я думал, не дождусь, отдам богу душу прямо здесь. Как я рад… – И подняв свою драгоценную ношу, стал целовать её, потянувшуюся к нему всем своим телом.

Он вёл машину, а она смотрела на него, не могла насмотреться. Роман останавливался, целовал-миловал, никак не мог поверить своему счастью. И опять за руль, и опять родные глаза глядят с такой любовью, что хочется орать от сознания, что она рядом, ликовать, что они вместе, улетать на седьмое небо, видя, что ей тоже радостно, что счастье светится в чудных женских глазах. Они рисковали не добраться до посёлка сегодня…

– Ромка, куда?

– Иди за мной. – Он вошёл первый в свою комнату и резко остановился, а Лерка от неожиданности воткнулась носом в его спину.

В следующую секунду она обомлела: повсюду наблюдались следы пребывания двоих, разобранная кровать, трусы и лифчики разбросаны в самых неожиданных местах, бокалы, тарелки, чашки, даже недопитые бутылки, видимо на любой вкус – в двойном экземпляре.

– Народ к разврату будь готов! Всегда готов! – Слова слетели с леркиных уст сами собой. – Какая тебе досталась неряшливая дама, не повезло. Ну, правильно, наш рейс должен был прилететь завтра, у вас был ещё один день в запасе. Где у вас гостиница?

– Лера, прекрати! Надо быть полным идиотом, чтобы притащить тебя сюда, в этот бедлам. Наверное, я бы нашёл способ привести своё логово в порядок. Но меня здесь не было больше двух месяцев, это какой-то нонсенс. Надо разобраться.

– Вот и займись разборками. А я устала. Не подходи ко мне! – Она заорала, как будто её пырнули ножом.

Хотя почему, как будто. Её сердце с пронзённой дырой, душа, перевернувшаяся вверх тормашками, и бурлящие мозги, в купе представляли собой именно кровоточащую рану.

– Послушай, призови здравый смысл. Тебе любой скажет, что я жил в гарнизоне,