Луначарский на заседании комиссии 13 декабря 1917 года выступил на тему реформы школы. Он считал, что реформа эта должна идти на основе четырех методологических принципов: изучение предшествующего опыта работы школы в России и Западной Европе; создание идеальной картины школьного дела; разработка его реорганизации (план-минимум); организация образцовых учебных заведений. Такой подход позволял сочетать мировой педагогический опыт в его историческом и современном плане с реальными возможностями страны.

Луначарский стал обращаться с воззваниями, призывающими граждан России к сотрудничеству с советской властью: «Ко всем учащимся» (15 ноября 1917 года), к артистам петроградских театров — (6 декабря 1917 года), «К учащейся молодежи» (27 февраля 1918 года).

На заседания Государственной комиссии по просвещению нередко приглашались специалисты той или иной области культуры.

«В Совнаркоме царило какое-то сгущенное настроение, — вспоминал Луначарский, — казалось, что самое время сделалось более плотным, так много фактов, мыслей и решений вмещалось в каждую данную минуту».

Работу в Наркомпросе Луначарский пытался сочетать с собственным литературным творчеством. Работать приходилось урывками, в редкие перерывы между приемом посетителей и просматриванием деловых бумаг или ночью за счет сна. Наиболее ценные работы в области истории литературы и литературной критики Луначарский создал в годы советской власти. К ним относятся его статьи и этюды, посвященные русским классикам: Радищеву, Пушкину, Гоголю, Лермонтову, Герцену, Некрасову, Тургеневу, Достоевскому, Салтыкову-Щедрину, Льву Толстому, Чехову, Короленко, основоположнику социалистического реализма Горькому, советским писателям Фурманову, Маяковскому, Серафимовичу и другим. Часто обращался Луначарский и к трудам «наших могучих эстетических критиков» — Белинского, Чернышевского, Добролюбова, горячо пропагандировал их творческое наследие. Деятельность Луначарского по строительству социалистической культуры была напряженной и плодотворной.

Молодой человек подошел к двери квартиры на третьем этаже большого старинного петербургского дома, потоптался на лестничной площадке и наконец постучал. Открыл сам хозяин. Молодой человек поспешил представиться:

— Рюрик Ивнев. Поэт. Хочу сотрудничать в деле культурного строительства нового общества.

Хозяин пригласил гостя к себе в кабинет, где за письменным столом сидел и перебирал бумаги человек средних лет.

— Знакомьтесь, — сказал хозяин, — мой товарищ по эмиграции Дмитрий Иванович Лещенко, а ныне мой помощник в Наркомпросе. А это молодой поэт Рюрик Ивнев, желающий строить новую революционную культуру.

Лещенко встал и, подавая Ивневу руку, сказал:

— Похвальное намерение, молодой человек, желаю успехов, — и, обращаясь к хозяину, прибавил: — Анатолий Васильевич, вот вам с неба секретарь свалился. А вы жалуетесь, что некому работать. Берите молодого поэта в наркомат, ставьте его на довольствие, и пусть он садится за бумаги. А мне пора откланяться.

Хозяин усадил поэта на диван и, видимо, полагая, что всякий интеллигентный человек самодостаточен и не нуждается в том, чтобы его занимали, обратился к Лещенко:

— Сколько вы папок разобрали?

— Две.

— Вот и прекрасно. Спасибо. Жаль, что уходите, однако не смею задерживать. Заходи, Дмитрий Иванович. — Хозяин вдруг перешел на «ты» и заговорил с тоской в голосе: — Знаешь, небо в Петрограде суровое, серое, холодное, люди суровы, а порою и ожесточенны. Сложные и трудные времена наступают. Хотя при этом полные надежд и упований.

Лещенко молча подал руку Ивневу. Луначарский же, провожая гостя, продолжал говорить проникновенно и задушевно:

— Нам, товарищам по совместной борьбе — а ведь мы еще в 1905 году были вместе, — нужно держаться друг друга. Заходи. Я рад, что ты работаешь со мной…

Луначарский вернулся в кабинет и сказал гостю:

— Извините, но я должен ехать в наркомат. Если хотите, можете проводить меня, в дороге и поговорим.

Они спустились на улицу, сели в ожидавшую Луначарского машину и отправились через холодный, окутанный утренним туманом город к зданию Министерства просвещения. По дороге Ивнев произносил горячие, полные революционного пафоса речи о разрушении старой и созидании новой культуры. Нарком слушал его невнимательно, никак не мог сосредоточиться на восторженных словах молодого человека и отвечал односложно и порой невпопад. Доехав до наркомата, Луначарский пригласил спутника пройти с ним, чтобы помочь организовать прием посетителей, назначенный на сегодня. Юноша охотно согласился. Такой небюрократической формы приема на работу в государственное учреждение он еще не встречал. Революция ломала старый государственный аппарат и строила новый. Возникла острая потребность в людях, и их привлечение к работе было делом неформальным, совершенно срочным и импровизационным.

В приемной Луначарский застал аккуратного пожилого человека, который, видимо, уже давно его ожидал. Осведомившись, имеет ли он дело с Луначарским, и получив утвердительный ответ, благообразный посетитель изъявил желание сказать наркому просвещения нечто важное. На предложение войти в кабинет гость ответил отказом. Он не переступил даже порога приемной, в которой, несмотря на ранний час, уже сидели посетители. Нарком согласился выслушать странного гостя в коридоре.

— Я — старый капельдинер Александринского театра, — представился гость. — Мне велено передать вам, что при появлении представителей власти большевиков в зале театра опустят занавес.

— Ну что же, несмотря на эту дурную весть, заходите, побеседуем.

— Покорнейше благодарю. Не велено, так что я пойду.

— Воля ваша. Однако передайте тем, кто вас послал, что саботажа советская власть не потерпит.

Пока шла эта беседа, Ивнев деликатно отошел в сторону, а теперь присоединился к Луначарскому и вместе с ним вошел в приемную. Здесь уже сидел исполняющий обязанности секретаря Флаксерман, наркома ожидали режиссер Александринского театра Мейерхольд, певица Скарчилетти, режиссер Майко, инженер-театроман Эксказович. Луначарский поздоровался с посетителями, пожав каждому руку. Он пригласил Мейерхольда в кабинет, а Ивнева оставил в приемной и попросил его помочь Флаксерману организовать дальнейший прием посетителей и перепечатать несколько бумаг.

Войдя в кабинет вслед за наркомом и расположившись в удобном кресле, Мейерхольд, напряженно улыбаясь, сказал:

— У нас с вами, Анатолий Васильевич, давние и схождения, и расхождения. Мы с вами встретились под одной обложкой в «Книге о новом театре». Это было еще в 1908 году. Неплохая компания тогда собралась: Брюсов, Белый, Сологуб, Аничков, Бенуа…

— Да, припоминаю, компания разношерстная, — заметил на это Луначарский, — и я, помнится, оговорил в конце моей статьи и незнание других материалов сборника, и вероятность моих разногласий с авторами, и право в дальнейшем выступить против того, с чем буду не согласен в этом издании.