Суть проблемы и «академическое» отношение к ней сформулировал Стеклов:

— Соглашаться или отказываться сотрудничать в каждом случае следует решать, исходя только из научных соображений. Принципиально же следует идти на сотрудничество.

Карпинский поддержал:

— Вы правы, Владимир Александрович. Академия не должна отказываться сотрудничать. Соответствующую резолюцию постараемся провести через общее собрание. А вы, Сергей Федорович, подготовьте общую смету на государственные субсидии академии, поскольку мы собираемся выполнять научные исследования, необходимые государству. Прошу вас, милейший Сергей Федорович, назначить общее собрание на 24 января 1918 года.

Резолюция общего собрания, зафиксированная в протоколе, гласила: «…ответ Академии может быть особым по каждому отдельному вопросу в зависимости от научной сущности вопроса по пониманию Академии и от наличия тех сил, которыми она располагает».

Через пять дней после принятия академией этой резолюции (29 января 1918 года) Луначарский назначил заседание Государственной комиссии по просвещению. На заседании нарком сказал:

— Рабочий контакт с академий налажен, и Наркомпрос должен подготовить конкретные предложения. Академики уже представили смету и дали согласие войти в переговоры относительно реформ. Нужно срочно подготовить записку «Предложения к проекту мобилизации науки для нужд государственного строительства». Руководство этим делом поручим товарищу Шапиро.

В дальнейшем «Предложения к проекту…» почти не фигурировали под полным официальным наименованием, а в академической среде назывались для краткости «Записка Шапиро». В этом документе речь шла о необходимости создания специальной комиссии при академии, которая могла бы стать мобилизационным центром решения государственных задач российской наукой. Записка предлагала широко организовывать коллективные исследования, сконцентрировать научные силы, обеспечить всестороннее исследование основных отраслей народного хозяйства.

Ольденбург тут же доложил о «Записке Шапиро» президенту академии, который пригласил академика Ферсмана и сказал:

— Многоуважаемый Александр Евгеньевич, ознакомьтесь, пожалуйста, с «Запиской Шапиро» из Наркомпроса и подготовьте ответ с учетом уже сложившейся ориентации научных исследований академии на народно-хозяйственную практику. Не вам объяснять, что КЕПС (созданная еще в 1915 году Комиссия по изучению естественных производительных сил России. — Ю. Б.), собственно, и нацелена на решение тех задач, о которых печется Наркомпрос. Так что, как сказал однажды один капрал своему генералу: «Ваше превосходительство, мы выполнили ваш приказ еще до вашего приказа».

Ферсман, ознакомившись с содержанием «Записки Шапиро», заметил президенту:

— Александр Петрович, я считал бы нужным возразить против обязанности академии изучить все народное хозяйство, ибо эта задача слишком широка, сложна и лежит вне прямых обязанностей академии. Распыление научных сил нельзя допускать, в этом Луначарский и его комиссариат правы. Однако в тяжелые моменты русской истории охрана того, что уже создано, должна превалировать над идеей нового строительства.

— Ну что же, Александр Евгеньевич, в этом духе и подготовьте ответ Луначарскому. Подчеркните, что мы считаем первоочередной необходимостью широкий подъем народного труда, продуманное использование народных богатств и бережное сохранение работников свободной научной мысли.

— Я постараюсь учесть все ваши соображения, Александр Петрович. Только свободная мысль интеллигента, избавленного от социальной несправедливости, может быть творческой и потому полезной народу. И нужно объяснить новой государственности, что в ее собственных интересах создание благоприятной обстановки для ученых.

На новом внеочередном собрании академии 20 февраля 1918 года был обсужден вопрос «О предложении Комиссариата по народному просвещению относительно мобилизации русской науки». В ходе прений академики подчеркнули, что деятельность академии тесно связана с благом России, что они почитают своим долгом изучать материальные и духовные богатства страны. В резолюции, принятой собранием, говорилось: «Академия всегда готова по требованию жизни и государства приняться за посильную научную и теоретическую разработку отдельных задач, выдвигаемых нуждами государственного строительства, являясь при этом организующим и привлекающим ученые силы страны центром».

Луначарский счел, что простое сохранение уже достигнутого в науке недостаточно даже при трудных обстоятельствах современной жизни. Однако все же высоко оценил готовность академии участвовать в разработке государственно-важных задач и в организации научных сил страны.

Так было положено начало сотрудничеству Российской академии наук и революционного правительства. Луначарский решил углубить и расширить контакты и командировал в Московское общество сельского хозяйства своего представителя. Последний посетил председателя этого общества Ивана Александровича Стебута и сказал ему:

— Академия наук дала свое принципиальное согласие работать в контакте с Наркомпросом. Хотелось бы надеяться, что общество сельского хозяйства также согласится на сотрудничество с советской властью и на выполнение работ, связанных с народно-хозяйственными задачами.

— Если работа будет вестись под руководством Академии наук, то наше общество не замедлит согласиться, — ответил Иван Александрович.

Как только представитель Наркомпроса ушел, Стебут сел писать письмо Ольденбургу. В письме он откровенно перепроверял информацию, полученную от представителя Наркомпроса, о контактах этого нового государственного учреждения с Академией наук.

Вскоре Стебут получил от Ольденбурга подтверждение, однако с тем существенным уточнением, отражающим позицию академии, которая «каждый раз сама будет решать, входить ли ей в рассмотрение данного дела, и сама будет определять формы и способы своего участия в работе».

Луначарский после первого успеха не оставил без внимания проблему углубления контактов с академией и уже 5 марта 1918 года написал письмо Карпинскому. В этом письме отмечалось, что для всякого значительного научного начинания вопрос об организационном центре является наиболее существенным, имея в виду прежние и вновь созданные комиссии академии. Стараясь соблюдать почти дипломатический такт, нарком пишет: «Академия в ходе своих работ уже сама близко подошла к границам народно-хозяйственной области, причем не всегда оставляла эти границы неперейденными». Луначарский никак не посягает на суверенность академии в постановке и решении научных задач и отдает должное этому «высшему в России представителю чистой теоретической науки». Однако он тут же подчеркивает, что академия сама взяла на себя почин и попыталась «установить живую связь между наукой, техникой и промышленностью». Поэтому сегодня особенно остро встает вопрос о необходимости разработки существенных для промышленности и экономики проблем. Все это свидетельствует о том, что «отдаленность области настоящих работ академии от задач экономического изучения России на деле меньше, чем это может показаться с первого взгляда». Заканчивает письмо Луначарский словами: «В тяжелой обстановке наших дней, быть может, только высокому авторитету Академии наук с ее традицией чистой независимости научности удалось бы, преодолев все трудности, сгруппировать вокруг этого большого научного дела ученые силы страны».