— Анатолий Федорович, обычно в суде вы были прокурором, а как судить царя — вы адвокат! На совести русского самодержавия столько крови и несправедливости, что даже вы с вашим красноречием его не оправдаете.

— Что теперь судить? — вздохнул Кони. — Народ осудил самодержца. Царь отрекся от престола… Это я так… вспомнил…

И Кони, не без ностальгии о прошлом, согласился служить революции. Это была маленькая победа народного комиссара в деле привлечения интеллигенции на сторону новой власти.

Попрощавшись с Кони, Луначарский углубился в работу.

Ровно в полдень, к крайнему удивлению Анатолия Васильевича, в его кабинете появился парадно одетый дворцовый лакей. Особым чутьем, которое дано только хорошо вышколенной челяди, он угадал в Луначарском высшее лицо новой администрации, расположившейся в Зимнем дворце. Он обошел все залы и кабинеты, в которых работали наркомпросовцы, приглашая «уважаемых господ» на «фриштык». Лакей особенно торжественно пригласил «фриштыковать» Луначарского. Нарком не понял, о чем речь, и переспросил:

— Куда вы нас приглашаете?

Слуга с любезным величием поклонился и почти торжественно сказал, видимо заранее осведомившись и об именах и отчествах, и о субординации:

— Анатолий Васильевич, Юрий Николаевич, вместе с другими уважаемыми господами пожалуйте фриштыкать.

Видя, что его не поняли, лакей пояснил:

— Завтракать приглашаем, кушать подано.

Теперь не понять было уже трудно, а отказаться — еще труднее. Полуголодные наркомпросовцы были приятно удивлены и обрадованы таким неожиданным приглашением. Луначарский тоже заметно оживился. В Смольном в эти дни в лучшем случае можно было получить чай с черным хлебом и как особый деликатес чечевичный суп и селедку.

И вот Луначарский с Флаксерманом и еще пятью наркомпросовцами, возглавляемые лакеем, двинулись по длинному коридору на другую половину дворца. Слуга привел всех в большую комнату, которая, как потом выяснилось, была царской столовой. Здесь по традиции, которой было, по-видимому, не менее полутора веков, стоял стол под белоснежной скатертью, накрытый на восемнадцать кувертов. Серебряные вилки, ножи и ложки, императорского фарфорового завода тарелки и супницы, хрустальные рюмки и бокалы — все было осенено эмблемой власти — двуглавым орлом. Около каждого прибора стояла белоснежная накрахмаленная салфетка. Молчаливо и строго, величественно и услужливо, бесшумно и ловко ходили вышколенные лакеи и обносили гостей телячьими отбивными, а желающим предлагали ильменского сига под винным соусом, от которого ни у кого не хватило решимости отказаться.

После обеда Луначарский сел за письменный стол, попросил его не отвлекать и стал писать воззвание к учительству.

В конце рабочего дня, ровно в 6 часов вечера, появился тот же лакей и пригласил коллектив сотрудников, к этому времени уже по меньшей мере утроившийся, отобедать. На этот раз за великолепно сервированным столом было тесно от голодной наркомпросовской братии и даже на девятнадцатую персону пришлось ставить еще один прибор, что было проделано не только без всяких возражений, но и расторопно, совершенно бесшумно и несуетно.

На обед были поданы бульон с пирожками, «царская» рыба ряпушка, мясо, дичь, красное и белое вино, на десерт — персиковый компот.

Все эти яства были очень быстро уничтожены. Медленнее всех ел Юрий Николаевич, и, когда все уже были готовы встать из-за стола, он еще задумчиво доедал десерт. Наконец, не выдержав соревнования совести и желудка, он спросил:

— Что все это значит?

— Не знаю, — смущенно ответил Луначарский, будто это он организовал все это роскошество. — Позовем метрдотеля и наведем справки.

Пришел представительный человек с еще более церемонными манерами, чем у лакеев. Понимая, что лишь чрезвычайные обстоятельства могли заставить вызвать его, он взволнованно осведомился, нет ли каких-либо претензий у «уважаемых господ».

— Откуда у вас все это? — спросил Луначарский, обведя широким жестом стол.

— Из гофмаршальской части, Анатолий Васильевич, — учтиво ответил метрдотель, вновь поражая всех тем, что точно знал, кто есть кто.

— Что это за гофмаршальская часть?

— Гофмаршальская часть — обслуживание царской семьи, — охотно объяснил метрдотель. — Все повара и лакеи, стационарные и передвижные, числятся за гофмаршальской частью.

— Что за передвижные повара и лакеи?

— Если их величество царь куда-либо уезжать изволили, то с ними отправлялись передвижные повара и лакеи.

— Царь вот уже восемь месяцев как низложен. И что же, эти порядки существуют до сих пор?

— Порядку сему, почитай, два века. Так что все на своем месте и ныне. Господин Керенский весь порядок царского двора сохранили. Передвижных лакеев также не изволили уволить. Сегодня гофмаршальская часть снабжает служащих ведомства дворца, а также семью низложенного монарха, содержащуюся в Царском Селе.

— Сколько же человек в гофмаршальской части?

— Почитай, без малого пятьсот душ.

Луначарскому, видимо, картина уже была ясна, и он прекратил расспросы, но Юрий Николаевич, все еще не вполне понимая происходящее, спросил:

— Откуда же гофмаршальская часть достает продукты? Ведь кругом голод!

Метрдотель удивился столь странному вопросу:

— Как откуда? Доставляют поставщики его величества соответственно договору, заключенному на весь 1917 год. Деньги вперед уплачены.

Тут Юрий Николаевич Флаксерман вскипел и высказал возмущение по поводу все еще не отмененных вековых порядков:

— Анатолий Васильевич! Пятьсот лакеев! Гофмаршальская часть! Царские обеды! С ума можно сойти! Завтра же я все это ликвидирую!

— Не жаль? — спросил Луначарский то ли грустно, то ли лукаво и строго добавил: — Ликвидируйте немедленно!

За кулисами жанра: факты, слухи, ассоциации

Леонтьев говорил: «России не миновать социализма, а вот как она выходить будет? Многие десятилетия!»

* * *

Шла национализация смычковых инструментов. Члены комиссии приехали в особняк к графу Зубову и предъявили полномочия. Седой и дряхлый граф спросил: а кто и где на этих инструментах будет играть? Ему ответили: инструменты будут храниться в государственном фонде и ими будут пользоваться лучшие музыканты России для выступлений перед народом. Граф удалился в глубь особняка и долго не возвращался. Члены комиссии решили было, что он больше не вернется. Однако двери неожиданно распахнулись, и граф предстал перед ними в парадном мундире со всеми орденами и медалями. На руках, как святыню, он нес скрипку Страдивари, а придворные несли две другие скрипки.

У членов комиссии на глазах выступили слезы. Граф Зубов передал государству скрипку Гварнери, изготовленную в 1600 году, Амати — 1629 года и Страдивари — 1707 года.