– Тогда уж скажи спасибо и за другой день. Тот, что был пять лет назад.

– Понятия не имею, о чем ты! Такер расхохотался.

– Послушай, Маллой, почему бы нам наконец не поставить точку на том дне? Ты не хочешь выразить благодарность в словах. Может, сойдемся на поцелуе? Это меня устроит в качестве «спасибо».

– Что ты такое говоришь… Нет, что ты делаешь?! Эмма оказалась в кольце рук, а потом Такер мягко притянул ее к себе.

– Если не хочешь, я не стану этого делать, – услышала она. – Но только если ты скажешь «не надо». Говори сейчас, немедленно или молчи. Я хочу покончить с этим раз и навсегда.

– Я не понимаю…

– Молчи, Маллой!

И она умолкла. Она видела рот, видела приоткрытые губы. Медленно, очень медленно и неотвратимо они приближались.

Эмма замерла в томительном, сладостном, испуганном ожидании. Смутно она сознавала, что должна отбиваться, кричать. Но на нее в упор смотрели глаза, которые казались темными, а были на самом деле синими, как небо Монтаны. Однажды подняв на них взгляд, она не могла уже оторвать его.

Ведь ничего не случится, думала она. Ничего потрясающего. Это всего лишь поцелуй – обычный поцелуй, как любой другой.

Это было подобно безмолвному требованию, и ее губы уступили, раскрылись. Поцелуй был берущий, властный, и властным было объятие. Никогда раньше, прижимаясь в поцелуе, Эмма не сознавала, что прижимается к мужскому телу, точнее, не придавала этому значения. Поцелуй оставался поцелуем, только и всего. Но на этот раз она впервые остро ощутила все, что скрыто одеждой. Сладкий дурман заполнил ее, внезапная слабость заставила прижаться еще теснее. Неприлично тесно.

Господи, она ничего, ничего не придумала! Поцелуй мог, мог быть вспышкой молнии и раскатом грома, поцелуй мог потрясти весь мир! Волна дрожи прошла по телу, И Эмма не удержалась от стона удовольствия.

«Что я делаю! – мелькнула мысль. – Это ошибка! Я не должна позволять ему…»

Позволять ему? Разве она просто позволила? Она ждала и не могла дождаться, и Такер услышал ее безмолвный зов – вот почему все случилось! Может быть, он тоже хотел этого, но не сильнее, чем сама она. А теперь уже поздно протестовать. Ни один из них не способен остановиться. Какое счастье! Потому что ничего лучше просто не бывает! Потому что это… наслаждение!

Такер целовал ее снова и снова, отстраняясь и снова приникая к губам. Поцелуи его были то нежными, то жадными, но каждый был откровением. Эмма знала теперь, что истинный поцелуй лишает воли, лишает рассудка, что все теряет смысл, кроме одного – желания оставаться в объятиях мужчины. На одно безумное мгновение она снова испытала триумф – этот мужчина желал именно ее, он выбрал ее из множества женщин, собравшихся на праздник. От этой мысли что-то перевернулось в ней. С неистовством, никогда прежде не испытанным, Эмма обвила руками горячую шею и прижалась так тесно, как только могла. Она отвечала на поцелуи не просто со страстью, а с какой-то яростной жаждой, смутно желая большего.

Объятия Такера стали сокрушительными, болезненными, он совсем потерял голову, но Эмме была сладостна эта боль, она лишь добавляла наслаждения. А сама она? Почему молчал голос рассудка? Когда Такер вдруг оторвался от ее губ и начал осыпать поцелуями шею и плечи, Эмма, запрокинув голову, услышала собственный счастливый смех. Это было безумие – сладкое, упоительное безумие! Он желал ее, Такер Гарретсон, невозможно было обмануться в этом, невозможно насытиться его поцелуями…

Неожиданно он отстранился, и жестокое разочарование охватило Эмму. Он дышал часто и хрипловато. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Никакая сила на свете не могла бы заставить Эмму разжать руки, сплетенные на шее Такера. Он был потрясен не меньше, чем она сама, и это смутно радовало ее. Она по-прежнему прижималась к нему всем телом и потому слышала, как сильно бьется его сердце, ощущала все, что с ним происходит.

– Пропади все пропадом! – вдруг произнес Такер хрипло и снова впился в ее губы поцелуем.

Он хотел ее! Она чувствовала это так ясно, словно оба они были совершенно голыми. И она хотела его! Как же еще мог называться этот огонь в ее крови, если не желанием?

Они хотят друг друга, и все остальное уже не важно. Ни ранчо, ни земля, ни кровная вражда. Только он и его поцелуи имеют значение.

Ни ранчо, ни кровная вражда…

Действительность вернулась. Руки Эммы разжались, уперлись в плечи, попытались оттолкнуть. Тщетно.

– Хватит! Такер, перестань!

Эмма хотела выкрикнуть это, но лишь прошептала, едва слыша свой голос.

– Прошу тебя, прошу! Хватит! Так нельзя!

Когда ее мольба достигла сознания, Такер замер. Он все еще сжимал в объятиях ее нежное и податливое тело, все еще вдыхал ее особенный запах – запах лета и солнца. От страсти щеки ее пылали, а глаза были широко распахнуты, тревожны, как предгрозовое море. Он не мог выпустить эту девушку из объятий.

– Все верно, – произнес он с кривой усмешкой, – мы не должны были этого делать. Но я никогда не играл по правилам.

Он изнемогал от желания снова напиться ее свежести, ее чистоты, и потому опять склонился к приоткрытым припухшим губам.

– Нет! – крикнула Эмма, упираясь ладонями ему в грудь.

Такер прочел страх на ее лице, увидел слезы в глазах и разжал руки.

Поспешно он отступил на пару шагов, боясь снова не совладать с собой.

– Ты и правда думаешь, что это невозможно?

– Нет! То есть да! Я не знаю, не знаю! Я только не хочу желать… желать этого! – Эмма сделала неопределенный жест, как бы перечеркивая то, что случилось.

– Тогда лучше уходи!

Он не хотел, чтобы это прозвучало грубо, но против воли разочарование и досада сделали его слова резкими. С другими все было легче и проще. Почему же с ней все так сложно?

Нет, Эмма Маллой не должна догадываться, что с ним происходит.

– Мне надо было уйти раньше, гораздо раньше… Обещай никогда больше этого не делать.

– Это сделал не я, а мы оба. Ты хотела этого, так ведь? Имей мужество признаться.

– Только чтобы понять…

– Понять что?

– Будь ты проклят, Гарретсон, будь ты проклят! – вдруг крикнула девушка, подхватила юбки и бросилась прочь, оставив Такера одного в залитом лунным светом парке.

В дверях она чуть не налетела на Дерека.

– Представляешь, никакой телеграммы не было! Этот мерзавец сделал из меня дурака! Что и говорить, месть, достойная настоящего мужчины! Однако, Эмма, у тебя расстроенный вид. О чем шла речь? Что он сказал?

– Он… Боже мой, Дерек, я не хочу об этом говорить! Как-нибудь потом. Просто потанцуй со мной, и я снова буду в полном порядке.