Не заметил Мойше и того, как оказался на улице, где находится контора; не увидел он и стоявшей около конторы пролетки, свидетельствовавшей, что приехал кто-то нездешний. Это мог быть, к примеру, богатый купец, которому срочно понадобилось повидаться с Мойше. Но скорее всего, это вернулся зять Нохум Ленчер. Нохум хорошо говорит по-польски, и поэтому Мойше время от времени посылает его в помещичьи имения либо взыскивать проценты по старым долгам, либо договариваться и заключать новые сделки.

И действительно, возле конторы стояла пролетка Нохума. Зять нынче почему-то не заехал, как обычно, прямо домой, а прикатил в контору. Это говорило о том, что поездка прошла не совсем гладко.

Нохум, видимо, привез либо благоприятные вести, либо очень плохие. Если весть добрая, он тут же похвастается ею перед тестем, нарочито громко, чтобы все слышали. Если, напротив, весть дурная — сообщит втихомолку, шепотом, с глазу на глаз. Но и в этом случае изложит все дело так, чтобы тесть понял, что, если бы не он, Нохум, было бы еще хуже, стряслась бы еще большая беда.

Так оно и было.

Мойше вошел в контору, и первым, кто бросился ему в глаза, был высокий, стройный Нохум Ленчер.

Вскользь заметим, что Нохум — гордец и порядочный хвастун. Происходит он из семьи, которая из поколения в поколение имела дела с поляками, и в его еврейской речи звучало некое высокомерие, особенно когда он говорил о себе. Уроженец Каменца, Нохум, как и все выходцы из этой полубессарабской области, вместо «их» (т. е. «я» по-еврейски) выговаривал «эх» и «окал». Одевался он наполовину как хасид, наполовину как помещик, всегда был безукоризненно опрятен и даже в будничной одежде выглядел гораздо лучше других молодых людей своего круга. Черная бородка выгодно оттеняла бледное лицо с чуть вздернутым беспокойным носом.

На этот раз его лицо было бледнее обычного, почти белым. Это можно было объяснить усталостью с дороги — человек не спал, намучился. Однако на сей раз, помимо усталости, можно было еще что-то заметить: по всему видно было, что с ним произошло нечто необычайное.

Нохум часто и беспокойно шмыгал носом и нетерпеливо вышагивал по коридору. На вопросы он отвечал отрывисто и все время поглядывал на дверь в ожидании, что наконец появится тот, кто ему нужен, — в данном случае тесть Мойше.

Нохум приехал к самому открытию конторы. Появившийся вслед за ним Шолом Шмарион, который обычно прибегает в контору одним из первых, увидев Нохума возбужденным, взволнованным, тут же попытался поюлить возле него, понюхать, льстивыми сладкими речами выудить, откуда он приехал, выпытать, у какого пана был, а главное, старался заглянуть в глаза, чтобы то, что Нохумом недосказано, угадать без слов.

Но Нохум, насколько было возможно, отделывался от назойливых вопросов Шмариона скупыми, ничего не значащими ответами, всячески избегая подробного разговора. Наконец под предлогом, что ему нужно выяснить кое-что у одного из служащих, ему удалось улизнуть.

И вот вошел Мойше. Навстречу ему ринулись посетители — кто по важному делу, а кто и по не очень важному, но все они спешили засвидетельствовать свое уважение к почтенному хозяину. Увидев зятя, бледного и расстроенного, Мойше поспешно откланялся всем и стремительно направился к Нохуму.

По первым же бессвязным словам зятя Мойше понял, что случилось недоброе, — Нохум привез плохую весть.

— Мне нужно кое-что сказать вам, — произнес зять.

Они вошли в так называемую «совещательную комнату» — сперва Мойше, за ним Нохум, плотно прикрыли дверь. Для всех в конторе это означало: тесть и зять очень заняты и не хотят, чтобы им мешали.

Мойше встревоженно спросил:

— Что случилось?

Главной целью поездки Нохума было посетить пана Рудницкого, известного кутилу, развратника, безудержного мота, уже успевшего растранжирить большую часть своего состояния. Несколько дней назад Рудницкий прислал к Мойше своего человека с просьбой вернуть ему векселя, у которых подошел срок погашения, — он якобы хотел по ним расплатиться. В свое время Мойше позарился на эти высокие проценты и дал себя уговорить Шмариону и другим, одолжил Рудницкому слишком большую сумму, больше, чем следовало бы по здравому смыслу. Он позарился на панские проценты и рискнул основным капиталом. Трезвый рассудок говорил ему иное. Да и были люди, которые хорошо знали Рудницкого и предупреждали его, призывали быть предусмотрительным.

Вспомнив все это, Мойше, еще не услышав ни одного слова от Нохума, уже понял, что зять вернулся ни с чем, что у пана Рудницкого увязла кругленькая сумма во много тысяч рублей. Однако подробности были еще неизвестны, к тому же не хотелось верить; не так легко было поверить, что потеряно целое состояние. Он снова обратился к Нохуму с тем же вопросом:

— Что случилось?

— Случилась беда, — ответил дрожащим голосом Нохум.

— Но что же именно? — с нетерпением переспросил Мойше. — Сбежал? Обанкротился? Отказался платить?

— Нет, хуже.

— Но что может быть хуже?

— Даже если бы он заплатил, мы бы своих денег не увидели.

— Не понимаю. Что все это значит? — воскликнул в крайнем возбуждении Мойше.

— Это значит, что мы потеряли векселя.

— Как потеряли? Что потеряли? Говори яснее. Ты потерял? Как, когда, каким образом?

— Нет, не потерял, но мы их лишились.

— Хоть убей, не понимаю, не могу догадаться, что ты хочешь этим сказать?

Нохум стал рассказывать длинную, тягостную историю, совершенно необычайную и исключительную, редкую даже в делах с помещиками и даже с такими, как Рудницкий, от которого всего можно ожидать. Правда, тот, кто был ближе знаком с Рудницким, может быть, ничему и не удивился бы.

Нохум начал с того, как он вчера, приехав в усадьбу Рудницкого, явился к управляющему и сообщил, что привез векселя и хотел бы встретиться с паном. Управляющий ответил, что сейчас этого сделать нельзя, поскольку пан очень поздно лег, и придется подождать.

Когда Рудницкий встал и позавтракал, он позвал к себе Нохума. Уже входя в покои, Нохум почувствовал, что приехал он в не добрый час. Рудницкий был очень рассеян, плохо слушал и не понимал, что ему говорил; то ли он много проиграл ночью в карты, то ли другая какая-то неприятность приключилась.

В конце концов он понял, зачем приехал Нохум, и вдруг оживился, повеселел, словно к нему пожаловал близкий друг, которого он давно не видел. Стал называть по имени: «пан Нохум, пан Нохум», положил руку ему на плечо, потом взял под руку и стал водить по комнатам, обошел с ним весь замок, при этом рассказывал всякие истории, не имеющие никакого отношения к делу, то есть к оплате векселей. Поведал, где и с кем встречался, сколько и с кем времени проводил, какие сделки заключал, что купил и что продал. О том, что выменял такую-то собаку на другую, такого-то слугу на другого, лес выменял на луг, луг на лес. Имел дела и с крестьянами и с евреями, ближними и дальними шинкарями, арендаторами.