В такие моменты крайне полезно вспомнить себя в том же юном возрасте и свои разговоры с нравоучительными, скучными, седыми, а то и лысыми людьми, которые казались бесконечно взрослыми в возрасте, до которого если и удастся дожить, то тогда уже наступят такие времена, что и представить невозможно.

Важно вспомнить себя молодым и не вестись на провокации юных и самоуверенных. Но почему-то, как правило, это не удаётся. И умудрённые, опытные люди сердятся, раздражаются, обидчиво и запальчиво переходят на повышенный тон, затыкают рот молодым самым неэффективным и, по сути, бесполезным аргументом типа: «У тебя ещё молоко на губах не обсохло» или «Да я в твоём возрасте уже…» – и обязательно проигрывают в подобных дискуссиях.

Это происходит чаще всего из-за того, что юный человек, даже зная, что прожил по сравнению с людьми средних лет и тем более по сравнению с пожилыми намного меньше, всё равно не ощущает себя прожившим мало. Он понимает свою жизнь как долгую, полную многочисленных опытов и знаний.

Раннее детство им вспоминается так же смутно, как стариками, и осознаётся как что-то давнее. К началу школьных лет своих он относится как к истории Древнего мира и рассматривает фотографии десятилетней давности с весёлым недоумением. События, произошедшие с ним в средних классах школы, кажутся ему относящимися к другой эпохе, а кино, книжки и музыка, которые он любил тогда, и вовсе им забыты. Время своего младенчества он не помнит, как всякий человек, и, как всякий человек, он не может представить то, что его когда-то не было, что он не существовал, не жил.

Юный человек в свои шестнадцать-восемнадцать лет спокойно понимает и осознаёт прожитую жизнь как огромную, а грядущую как бесконечно долгую. Взрослый или пожилой человек, наоборот, понимает прожитое коротким, а время скоротечным. Глубокие старики с почтенными восемью, а то и девятью десятками лет за спиной все без исключения повторяют утверждение, что жизнь коротка. Вот юноши и выигрывают. В смысле никакие аргументы, связанные с указанием на их малую опытность, на молодых не действуют. Пережитое к своим шестнадцати-восемнадцати годам убеждает юношей в обратном.

Яркость впечатлений и жизненных открытий детских лет и всего нескольких годов перехода от детства к ответственной молодости не меркнет. Прожитые десятилетия, испытания и серая повседневность, достижения и провалы, утомительные труды, потери близких и рождение детей, радости и боль любви, ужасы и восторги, безрассудство и муки совести, малодушие и благородные порывы, ложь и правда взрослой жизни не способны затмить, обесцветить, замутнить остроту и блеск воспоминаний начала жизни. А значит, и отдалить их не могут. Эти воспоминания ясны и близки… Они часто кажутся куда более близкими, чем полузабытое недавнее.

Всякий раз, покупая себе обувь, я хотя бы на короткий миг испытываю ужас… Когда хожу вдоль полок с ботинками и туфлями, беру какие-то из них, рассматриваю, примеряю, совершаю непростой выбор, анализирую цену и задаю себе вопрос, действительно ли мне именно эта пара нравится и нужна ли она мне, – всё в порядке. Ничего страшного не вспоминается.

Но, когда выбор осуществлён, обувь оплачена, продавец уложил её в коробку, сунул в пакет и я несу покупку в руке, на мгновение возвращается незабываемый кошмар из школьных времён.

Тогда стояла непогожая весна, слякотная, дождливая. Я возвращался из школы домой в каком-то приподнятом и отличном настроении. Помню, что была суббота. Неделю я отучился без плохих оценок и замечаний, наоборот, в лежащем в портфеле дневнике было проставлено несколько отметок, которые я мог гордо предъявить родителям. На вечер субботы или на воскресенье был запланирован семейный выход в кино и кафе с мороженым. Дома меня ждала упоительная книга, от которой не нужно было бы надолго отрываться из-за заданных на дом уроков. Никакие неурядицы или конфликты с одноклассниками не омрачали тогда мои мысли. Плохая погода вообще не рассматривалась как огорчительный фактор.

Чётко помню, как шёл по двору, обходя лужи, внимательно глядя под ноги. Особо грязный участок пришлось преодолеть по бетонному бордюру, вся асфальтовая дорога перед домом превратилась в мутную водную преграду с радужными бензиновыми разводами на поверхности. Одет я был в болоньевую куртку, на голове вязанная мамой шапочка, в руке портфель. По бордюру пройтись было весело. Справа – жидкая грязь клумбы, слева – мутная глубокая лужа. А я, ловко балансируя, шёл к своему подъезду. Что может быть лучше?

На дорожке к подъезду я сильно потопал, стряхивая с ботинок налипшее, подошёл к двери, переложил портфель из правой руки в левую и освободившейся потянулся к дверной ручке… В этот миг меня пронзил холодный, ледяной, цепенящий ужас: почему одна моя рука свободна?!! Где мешок со сменной обувью?!! Мешка нет! А в нём…

С самого конца зимы дома шли разговоры о том, что из всей демисезонной обуви я за зиму вырос и нужно покупать новую. Несколько раз намечался поход в магазин, но он, к моей радости, откладывался. Выбрать мне нужно было обувь для школы, а значит, скучную и неинтересную. Покупка обуви тогда мною ощущалась как тоска. Все туфли и ботинки для школы были твёрдые и неудобные, а перемерить предстояло всё, что стояло на полках чёрного или тёмно-серого.

Но всё же туфли были куплены буквально неделю назад. Чёрные, матовые, на шнурках, с круглыми твёрдыми носами. Мы выбрали их довольно быстро. Взяли, что называется, с запасом, великоватые. «На год должно хватить точно», – сказал папа. Мне самому они понравились тем, что были лёгкие, на упругой резиновой подошве с каблучком, и запах у них был приятный, серьёзный. Им была отведена роль сменной обуви для школы. По грязи я мог донашивать старые ботинки, которые мне были уже впритык и к осени они точно стали бы малы.

В первый же день в школе я натёр ногу новой обувью. Вечером папа молотком отбил этим туфлям грубые задники и обнаружил на носу одного длинную белую царапину.

– В первый же день! – сказал он мне. – Эта обувь не для того, чтобы в футбол играть… Надо бережней относиться к обуви… Ты же не хочешь ходить как бродяга. Обувь должна быть в порядке. Вот посмотри… Этим ботинкам уже пять лет, а они как новые…

И папа показал свои блестящие, начищенные ботинки, на которых не было ни одного изъяна. Потом он достал баночку с чёрным кремом и специальную тряпочку для ухода за обувью. Папа взял той тряпочкой немного крема и нанёс его на носок моего поцарапанного туфля. Потом он помазал и второй, а следом взял другую тряпочку и быстрыми движениями заставил мои туфли заблестеть.

– Ну а теперь скажи мне: на каком была царапина? – улыбаясь спросил папа.

Царапины не было ни на одном, а я не мог вспомнить, какой был повреждён – правый или левый. Это было удивительно и чудесно. Матовые туфли теперь блестели. Папа мог всё на свете.

– Я о таких туфлях в твоём возрасте… У меня настоящие туфли появились… Я хорошо помню свои первые туфли, – сказал папа. – С тех пор я за обувью слежу и мне нравится за ней ухаживать.

Стоя как замороженный перед дверью в подъезд, я стремительно вспоминал своё пребывание в школе. Я точно восстановил в памяти, как в школу пришёл, как переобулся, сидя на скамеечке возле гардероба, как сложил в специально сшитый мешок с затягивающейся завязкой уличные ботинки и повесил его на тот же крючок в гардеробе, что и куртку. Я так же хорошо и внятно вспомнил, как после уроков взял куртку и мешок с обувью там же, где оставил, переобулся обратно… А дальше не мог воспроизвести в памяти ничего связанного со своей сменной обувью.