пьют чай, заваренный из высушенных корочек морошки, или настой брусничного листа, запаренного без воды в чугуне в горячей печи». «На нарыв кладут лепесток мать-и-мачехи, намыленный мылом». «При сильных болях в животе едят можжевеловые ягоды». «При ломоте в костях выпаривают герань и прикладывают к больным местам». «Собранные травы надо оставить на ночь на земле, чтобы их хорошенько смочила роса…»

Утро следующего дня на самом деле оказалось теплым, солнечным. И мы с мамой опять направились в лес.

— Люблю я, сынок, по лесочку ходить-бродить. Ох, и люблю, — призналась она. — Здесь вроде ты в гостях у добрых хозяев. Все двери открыты. Все угощения для тебя. Не ленись только. Ешь, пей, собирай впрок.

Мы подошли к Сильмсо, и мама смело завернула на болото.

— Идем чернички поедим.

— Какая здесь черничка, когда, поди, десятки человек уже перед нами побывали…

— Ты молчи и иди себе. И для нас найдется.

На самом деле с краю по одной-две, а чем дальше в глубь болота, то все больше и больше попадались нам сочные и вкусные ягоды. И я удивлялся:

— Неужели сюда никто не заходил? Болото-то рядом с деревней, никак не обойти его…

— Болото-то, сынок, рядом. Ягодки — те прячутся так, что иному они за комки моха покажутся… Ты замечал иножды: в лесу ходишь и собираешь грибы. Одному они не попадаются, а другой по тому же следу идет и собирает их.

— Истинная правда, — отвечаю. — Ходили мы на днях с Верой за ними. Она ходила по моему следу и клала в корзину гриб за грибом, а я их не видел. Она собрала полную корзину, я же пришел с пустой.

— Вот, вот, вот, — подтвердила мама. — Что я тебе говорила? Природа, сынок, любит во всем порядок.

По болоту росла не только черника. Была здесь и голубика, и клюква, правда, еще не спелая. По сухим кочкам попадались кисти поспевающей брусники.

Мы по крутому склону боковины поднялись на обросший кустами и мелким березняком увал. Я присел на осиновый пень.

— Давай немножко посидим. Дыхание что-то запирает.

Мама посмотрела на меня внимательно:

— Раненько это у тебя… А я, час сказать, этим не страдаю. — И присела рядом на упавшую березу. — Поляночка-то эта дяди Васи Чистякова, — заговорила она, отдышавшись. — Ровно сто лет старичок прожил. Да, правду сказать, человеком был очень ладным. Такую длинную жизнь прожил, а худого слова о себе не оставил. Самое его плохое слово было: «Ой, ты бес, ты бес». И это-то слово говорил не зло, даже ежли и сердился. А шутник какой был! Уж не пройдет мимо ни ребенка, ни взрослого, чтобы не пошутить. Но шутки у него были не злобны, а скорее добрые. Есть люди, которые смотрят, как бы укусить шуткой другого человека, а то над его недостатком посмеяться. Этот же пошутит всегда об чем-нибудь постороннем. Другой раз скажет ребенку, который отчего-то плачет: «Смотри-ка, как облачко-то пляшет, а ты плачешь». Или: «Гляди-ко, гляди-ко, как солнышко-то улыбается. Улыбайся и ты». А то больше шутит про себя. Другой раз увидишь его с палкой в руках и скажешь ему шутя: «Что-то сегодня, дядя Вася, не на Вороном, а на суковатке поехал». Он улыбнется и скажет: «Да пускай Вороной сегодня отдохнет». Дядя Вася до девяноста пяти лет проработал в колхозе. И работал только на лошади. «Отберут у меня сивку-бурку — и я умру, — говорил он. — Только благодаря лошади я и держусь на этом свете». Зимой, летом, осенью, весной — всегда на лошади. Только повозку меняет. Утром иножды начинает запрягать лошадь, так подумаешь, что он уснул. Час, а то и дольше возится вокруг нее. У другого человека раз-два и упряжка готова, а дядя Вася запрягать не торопится: пока не проверит всего, не подгонит сбруи по телу, чтобы нигде комар носа не поточил, все вокруг лошади проходит. Чтобы уж ни одна лишняя мусоринка не мешала. Зато никогда с возом в дороге не сиживал. Воз тоже укладывал очень медленно. Ежели, скажем, возит сено, то так уложит, утопчет, что ни одна сенинка с его воза не свалится. Возы возил небольшие, чтобы не перегружать лошадь. Лучше лишний разочек съездит.

До войны мужики ездили в подводы аж в Тихвин. У большинства на дорогу уходило четверо суток. Дядя Вася всегда ездил целую неделю. А если, бывало, его упрекнет продавец, почему, мол, долго, он с улыбочкой ответит тому: «Я же ездил не на бревне, а на лошади. А она с душой. Зачем же ее без ума-то гнать буду?»

Дядя Вася любил лошадей, а те в свою череду его. Раз он в дороге заболел, да так тяжело, что даже потерял сознание. А погода была вьюжная, снежная. Так лошадь не остановилась на дороге, а ночью по заваленной по колено снегом дороге привезла его домой из самого Пашозера…

А то, вот, хочешь, сказку расскажу тебе, тоже с давних пор помню.

Как Аким от лени отвык

В семье крестьян Ивана да Марии в Корбое был единственный сын Аким.

Родители сына жалели, и Аким с утра до ночи слонялся без всякого дела по деревне.

Вот стукнуло Акиму десять лет. Отец и говорит ему: «Пойдешь с нами хлеб убирать». — «Вот еще что выдумали!» — «Ну дак, сынок, не будешь же всю жизнь на нашей шее сидеть… Мы же не вечные». — «А там видно будет».

Прошло еще немного времени, и как-то совсем неожиданно для Акима родители померли.

Делать нечего. Пришлось ему за дела приниматься: печку топить, корову доить, в поле работать… А работать-то Аким не привык. Поедет пахать, лошадь пустит гулять, а сам под куст завалится — дрыхнет. А то выйдет с литовкой на прокос, все по сторонам глядит. А увидит зверька или птичку — возгрустнет, позавидует: «И чего я зверем не уродился!»

С ленью-то своей Аким не запас к зиме ни кормов для скотинки, ни хлеба себе. Лошадь да корова от бескормицы подохли. Барахлишко, что у родителей было добыто, проел. Было уже однажды с корзиной по миру пустился, да стыд удержал. И пошел он раз поутру, куда ноги вынесут. Вот идет он по дороге лесной без мысли в голове. Мимо пробегает волк. Он и позавидовал: «Хоть бы кто превратил меня в волка!» Да видать, сказал в неурочное время. Не успел он так вымолвить, как перед ним встало диковинное существо: тело медвежье, лицо человечье, ноги птичьи, вместо рук крылья.

«Ты