– Ух, страху нагнала!

Володька отпрянул от сестры. Тишина, как назло, стояла вокруг полная, глухая, нехорошая.

– В самом деле, Мурочка! Что ты такое говоришь? Кто это должен скоро умереть? – удивилась Лиза.

– Она, – тихо ответила Мурочка. – Зося Пшежецкая. У нее на лице печать смерти.

– Тоже мне пифия нашлась, – буркнул присмиревший Володька.

Лиза вспомнила пристальный Зосин взгляд, синюю вуальку, белое горло с черной лентой – и поежилась.

– Ой, нам всем сейчас достанется! – вдруг пискнула Мурочка. – Заболтались. Посмотрите, что творится! Сейчас дождь будет с грозой. Я ужасно боюсь грома!

– Надо бояться молнии. Гром – это просто сотрясение воздуха, – поправил Мурочку Вова, хотя сам оглянулся на реку с тревогой.

Как это они не заметили, что облачное месиво заполнило все небо? Стало черно, тихо и душно, как в комнате. Неть почти беззвучно плескалась о берег и стала странно светлой, будто в воду подмешали молока.

– Пошли, – решил за всех Ваня.

Все четверо торопливо выбрались из прибрежного песка на твердую глину Косого Взвоза.

Подниматься в гору всегда труднее, чем с нее лететь. Сначала Лиза бежала почти вприпрыжку, но Косой Взвоз был таким крутым, духота такой липкой, а мостовая такой неровной, что пришлось перейти на спотыкающийся шаг. Гроза катила с реки куда быстрей. Она поддувала в спину холодным ветерком и тихонько грохотала. Ваня Рянгин взял Лизу за руку и потащил по крутизне наверх. Лиза хотела было вывернуться – она что, маленькая, чтоб ей помогали таким нелепым образом? Взрослых барышень не за ручку водят, а как-то иначе! Пока Лиза вспоминала, как именно, предпринимать что-то стало поздно. Если сразу не возмутилась, потом глупо дергаться.

Так и мчались они вдвоем, взявшись за руки. Скоро Лиза бежала уже не от грозы, которая догоняла, осыпала сором и песком, гремела и почти касалась низкими тучами и крыш, и деревьев, и Лизиной головы. Бежала Лиза не по Косому Взвозу, а потом не по Почтовой; не домой бежала, не под крышу – она бежала с Ваней все равно куда, только бы не разнимать рук.

Дом Фрязиных на их пути был первым.

– К нам! К нам! – крикнула догонявшая их Мурочка и помахала рукой. Вязаная шляпка свалилась с ее макушки и болталась за спиной на ленточке. По ее плечам и черноволосой голове били крупные капли. Фрязинская Дамка прыгала за забором и радостно хрипела.

– Нет! – крикнула в ответ Лиза. – У вас сейчас все дома!

Благовоспитанная барышня, племянница безупречной Анны Терентьевны, никак не могла ввалиться мокрой и растрепанной в гостиную Аделаиды Петровны. И как затащить туда незнакомого Ваню Рянгина, тоже мокрого? Или надо бросить его под дождем, на раскисшей глине Почтовой, у чужой или своей калитки? И для этого выпустить его руку, до сих пор жаркую, как этот день, который кончился ливнем и громом? О, никогда! И к Фрязиным нельзя, и домой, к тетке, нельзя – можно только в сумасшедшие грохочущие небеса.

– В ларинскую беседку! – решилась Лиза и повернула в калитку, которую открыла Мурочка.

Дорожки фрязинского сада скользили и брызгали под ногами. Аделаида Петровна уже не храпела в новой беседке, с которой до дождя успели снять полосатые занавески, а под водостоки подставить кадки.

Когда Лиза с Ваней добрались до старой беседки, дождь стоял сплошной белой стеной. С романтической ларинской крыши текло. На гнилом полу быстро налилась мутная лужа. Отыскался лишь один нетронутый уголок скамейки, но и сюда со всех сторон заносило шальные капли.

– Какой ливень! – сказал Ваня. – Такой всегда бывает после большой жары. Еще вчера на западе появились перистые облака.

– Да, – сказала Лиза, никаких облаков никогда не наблюдавшая.

Она смотрела на прорехи в крыше. Вдруг прорехи эти и ближние кусты осветились белым огнем. За фрязинским домом загрохотало, будто там упало что-то невообразимо большое. Земля вздрогнула, где-то зазвенело стекло, стукнули рамой, и чей-то испуганный голос, кажется Аделаиды Петровны, крикнул: «Ах, боже мой!»

– Вы не боитесь грозы? – спросил Ваня.

Лиза улыбнулась. Ванино лицо было совсем рядом, все в дождевых каплях, которые он почему-то не осмеливался стереть. Мокрые волосы потемнели и прилипли ко лбу. Теперь он совсем не казался Лизе некрасивым и невзрачным, как раньше, – потому, наверное, что до сих пор держал ее за руку. У него оказались беспримесно-серые глаза и пестрые ресницы – темные, с золотыми кончиками. А нос все-таки обгорел и облез!

– Я ничего не боюсь, – ответила Лиза. – Наверное, это плохо. Это ненормально.

– Скорее необыкновенно. Вы вся необыкновенная. Я вас люблю.

Вот так сразу? Конечно, было бы лучше, если б он говорил много и долго и совершал в придачу какие-нибудь подвиги, а не просто слонялся целыми днями по Почтовой. Он мог бы попытаться застрелиться или хотя бы заболеть от любви! Он должен бы был писать ей длинные безумные письма, чтобы у нее было время колебаться, не верить себе, думать, прятаться и шептаться с Мурочкой, а еще читать подходящие к случаю стихи, которых у Мурочки полно в сиреневой тетрадке. Эх, если бы… А теперь и так все ясно!

– Я вас тоже люблю, – сказала Лиза.

И добавила:

– Поцелуйте меня!

Она боялась, что сам он не догадается.

У нее был уже кое-какой опыт: в прошлом году на даче она почти месяц целовалась с соседскими братьями Кузиными – со старшим, Сережей, а когда тот уехал – с младшим, Петюшей. Оба они, как и другие дачные мальчики, были в нее влюблены, но совсем ей не нравились, хотя Сережа был уже студентом Технологического института, отлично играл на флейте и писал стихи. Ни стихи, ни флейта Лизу не трогали, а с поцелуями вообще все вышло случайно, когда собирали смородину. Сережа потом целыми днями ходил бледный, натыкался на деревья и повторял Лизе при встрече: «Вы играете с огнем!»

Однако про огонь говорилось для красоты. Просто Сережа после обеда ждал ее за домом под лиственницей, бросался навстречу и минут пять не отпускал, целуя и задыхаясь. Потом Лиза шлепала его ладошкой по голове, и он отставал, а она чинно шла по своим делам. Так уж нелепо вышло – целоваться ей нравилось, а вот Сережа Кузин не нравился.

И Петюша Кузин тоже не нравился. Но Сережа уехал, а ей все еще хотелось целоваться под лиственницей. Поскольку братья друг на друга очень походили – оба длинные, худые, губастые, – то и разницы не чувствовалось почти никакой. Лиза себя за свою слабость очень бранила и называла низкой и порочной.

В Нетске она потом изо всех сил делала вид, что с Кузиными почти незнакома и совсем не различает их длинных невыразительных лиц. Сережа на нее обиделся и исчез вместе со своей флейтой, а вот Петюша до сих пор нарочно старался дружить с Вовой Фрязиным, чтоб попадаться Лизе на глаза. Но такой он был унылый и нескладный, что Лиза лишь удивлялась, как она могла с ним целоваться. «Я сделала ложный шаг, – говорила она себе теткиным светским тоном. – Забыть, забыть, забыть!»