Анна Терентьевна обычно узнавала о выходках Зоей с брезгливым удивлением. Вникать в подробности она не желала. Антонию Казимировну, породившую столь непостижимое чудовище, можно было только жалеть. Одного Анна Терентьевна понять не могла: зачем Зося торчит в Нетске – городе небольшом, захолустном, азиатском? Зачем морочит местных жителей, которых свести с ума ничего не стоит, так мало замечательного видели они в жизни? Зачем она позорит семью, которую по-своему любит? Ведь Зося вполне могла бы сумасбродничать в столицах, где блеску, в Зосином вкусе замешанного на грязи, хоть отбавляй. Там полно состоятельных мужчин, которых Зося любит обирать. А здесь? Ну что такое Морохин?

– Куда ты, Лиза? – вскинулась Анна Терентьевна, увидев, что племянница из столовой скользнула в дверь.

– В сад. Жарко! – ответила Лиза и зевнула.

Зевнула она притворно. Так зевали, судя по книжкам, всякие Онегины и Печорины. На самом деле ни скучно, ни особенно жарко ей не было, хотя сад-огород так и пылал зноем.

Когда Лиза была маленькой, няня с тетей заставляли ее спать после обеда. Сами они делали это без всякого принуждения. Чтоб Лиза в их сонный час не ходила из дому, ее пугали полудницей – страшной зубастой бабой, которая шастает по огородам, прячется в ботве, хрустит в кустах. Эта баба пожирает встречных детей, если дети вместо того, чтоб дремать в жарких постельках, тайком прокрадываются из дому, обирают малину, топчут грядки и суют в рот терпкую неспелую зелень, от которой потом болит живот.

Лиза давно знала, что никакой полудницы нет (прогрессивный Павел Терентьевич говорил, что пугать детей всякой дрянью могут только темные, отсталые люди). Однако послеобеденный жар, знойная тишина, запах перегретой земли и вялых листьев всегда казались Лизе таинственными. Ведь в этот час в жухлой траве, в голых колючках крыжовника, в сиренях всегда кто-то тихонько, на разные голоса сипит и потрескивает. А воздух изгибается волнами, как муаровый! Лизе давно хотелось увидеть в этих зыбких потоках мираж – дальнее озеро, или глинобитный караван-сарай, или какой-нибудь далекий город вроде Семипалатинска, перенесенный сюда тысячей отражений в пыльных частицах. Она читала, что такое вполне может быть, и надеялась увидеть что-то чудесное, когда вглядывалась в раскаленную марь. Но всегда – и теперь! – качались в волнах зноя лишь ближайшие крыши, заборы и заросли лебеды, которая от засухи сделалась хрупкой, а ее стебли и края листьев окровавились, совсем как у кладбищенской земляники.

Впрочем, сегодня огородная картина была веселей, чем обычно: над аккуратным забором Фрязиных, который положил предел зарослям одинцовской лебеды, улыбались две очень похожие черноглазые физиономии. Одна физиономия была под вязаной шляпкой с висячими полями, а другая простоволосая, стриженая. На макушке стриженой головы топорщились два вихра (отчего няня Артемьевна обычно делала вывод, что у Вовы Фрязина будет целых две жены).

– Откуда вы? Где прятались? – закричала Лиза близнецам. – Я тут со скуки пропадаю!

Мурочка сделала страшное лицо и приложила палец к губам:

– Тише! Она! Ее разморило, она накрылась мокрой простыней и спит в новой беседке. Слышишь?

Лиза еще от своего дома услышала какой-то хриплый мерный звук. Она даже подумала, не полудница ли голос подает, но потом себя пристыдила – нет никаких полудниц в природе!

– Так это Аделаида Петровна храпит? – обрадовалась Лиза. – А я думала, может, Дамка… Впрочем, ерунда. Есть дела поважнее. Идите-ка сюда!

У Одинцовых беседок не было, зато имелась довольно укромная скамейка за бывшим каретным сараем. На этой скамейке Лиза и поведала близнецам о Кашином утреннем визите и страшных Кашиных словах.

– Ты предлагаешь наше дело совсем бросить? – разочарованно протянул Вова. – Кашины страхи – полная ерунда! Ничего опасного не вижу. Каша всегда была слегка полоумная.

– А страшные люди? Вы с Рянгиным их сами видели, – напомнила Мурочка.

– Если не лезть им на глаза, они и знать ничего не будут, – отмахнулся Вова. – Я считаю, наблюдение за склепом надо продолжить. А главное, нужно проследить в городе за Зосей Пшежецкой, узнать, с кем она встречается, куда ездит, кто с ней водится. Вдруг появится кто-то подозрительный – в гриме, с накладной бородой?

– Размечтался! – сказала Мурочка. – Где ты видел такие чудеса? И потом, ты сумеешь отличить накладную бороду от настоящей?

– Конечно! Ник Картер умел, а я не смогу? Во-первых, искусственные бороды тусклые, чрезмерно окладистые и густые. А во-вторых, они неподвластны порывам ветра.

– А если ветра не будет?

– Значит, надо подойти и как бы невзначай, указывая, скажем, на горизонт или летящую птицу, задеть рукой сомнительную бороду. Если она посажена на клей, легко отделится от лица.

– А если она настоящая?

– Останется торчать.

– А ты не получишь по затылку? – усомнилась Мурочка.

Вова обиделся:

– Почему же сразу по затылку? Я ведь извинюсь, если борода настоящая. На меня никто и не подумает, что я сыщик. Можно самому загримироваться.

– Где ты возьмешь тусклую бороду? – спросила Лиза.

– У отца, где же еще! Когда зимой любители «Не в свои сани не садись» играли, отец изображал како-го-то купца и бороду себе клеил. Она до сих пор у него в столе валяется. Во всяком случае, месяц назад валялась, сам видел.

– А по-моему, – сказала Лиза, – ничего мы не узнаем. Только влезем куда не надо.

Вова гордо сощурился:

– Что ж, барышни могут перетрусить, уклониться и умыть руки – это как раз их слабонервное дело. Но, скажем, Ванька Рянгин этого всего так просто не бросит. Он ведь даже на кладбище, к сторожу, ходил!

Лиза сразу оживилась:

– Ну, и что он разузнал? Ты у него спрашивал?

– Да так, – неопределенно ответил Вова. – Никаких ценных сведений добыть не удалось, если не считать того, что сторож Матвеев действительно похож на зверя. Он косматый, немытый и полунемой.

– И это все?

– Почти. Сторож выпил рянгинскую водку. А когда Рянгин стал выспрашивать его про склеп и людей, которые там бывают, выпучил глаза, замычал и стал дрожащими от ужаса руками тянуться к горлу.

– Он хотел задушить Ваню? – испугалась Лиза.

– Зачем? Сторож хватался за свое горло. Неопределенными междометиями, хрипя и разбрызгивая хлопья пены, указывал в сторону склепа. Затем, едва не теряя сознание от ужаса…

– Никогда не поверю, чтоб Рянгин рассказывал такими дурацкими словами, – возмутилась Мурочка. – Ты, Чумилка, попросту скажи: сторож ничего не сказал. Он же немой!

Володька замахал руками:

– Нет, он полунемой! Большая разница! Сторож говорил: «Там, там!» – и указывал на склеп. Он говорил: «Они! Они!» – и яростно хватал себя за горло – стало быть, «они» его задушат, если он проговорится. Он хрипел: «Он! Он!» – и тыкал себе на средний палец правой руки средним пальцем левой руки.