– Пустит. Главное – вернуться. Больше, конечно, верить не будет. Поеду в какие-нибудь забытые федеральным бюджетом места, улягусь в номере книжку почитать – тоже не поверит.

– Да ладно! – махнул рукой Беляш. – Не в первый раз… А что ты для конторы наговорил? Может, решил «ТЭФИ» получить?

– «ТЭФИ» за этот репортаж не дадут.

– Верно, ты же всего-навсего по телефону что-то пробубнил… Картинку чужую положат. Какой это репортаж?

– Не из-за этого не дадут, а потому, что все премии давно превратились в междусобойчик. А нам с тобой тусоваться некогда. В Москве бываем не так уж часто, а сюда члены жюри не приедут. Пока все не закончится, во всяком случае.

– И… – Женька покосился на стариков и закончил: – Фиг с ними!

– Согласен. Зато могу сообщить радостную новость. Когда наши освободят город, выкапывать нас будут вне очереди. Надо будет звякнуть, сообщить улицу и номер дома и сюда сразу же приедут.

– Прямо ВИП условия какие-то…

– Ага. Ты что делать намерен?

– Спать завалюсь. Перекушу чуток и завалюсь, – решительно объявил Беляш.

Вскоре оператор начал что-то старательно пережевывать. Старики спали. Сергей нашел пластиковый чемоданчик, взял кружку с водой. Конечно, хотелось чего-нибудь горяченького – чая душистого, пусть даже пустого кипятка, который, судя по фильмам, так любили революционеры, собиравшиеся на совещания на нелегальных явках. Интересно, в Швейцарии и прочих курортных местах они, по старой привычке, тоже кипятком бодрость духа и мысли поддерживали?

Если уж не пострадала видеокамера, то керосинка точно осталась исправна, но обращаться с ней Сергей не умел. Она ведь, хоть и из чугуна, была механизмом капризным. Надо знать, насколько рычажки подкручивать, чтобы пламя грело, а не полыхнуло, опаляя брови, волосы и кожу лица.

Комов вздохнул, поковырялся в пайке, сооружая бутерброд из наличествующих продуктов, и тут его рука наткнулась на маленькую спиртовку.

И как он мог о ней забыть? Это ведь не что-то сверхординарное, как коробка из рассказа Стивена Кинга! Там лишь в одну на миллион коробок клали портативную термоядерную бомбу. А эти маленькие спиртовки были в каждой упаковке. У Комова с Женькой их было аж… Он стал вспоминать, сколько им дали наборов. Кажется, девять. Значит, этих спиртовок у них девять штук.

– Ты чего всухомятку ешь? – спросил Сергей у оператора. – Забыл, что у нас есть спиртовки, а чая – хоть упейся, в каждом наборе аж по три пакетика?

– Точно, – сказал Беляш. Он тоже покопался в своем пайке, вытащил спиртовку, потом сообщил: – Правду говорят: глупость – штука заразная.

– Кого это ты имеешь в виду? – строго осведомился Комов.

– Вопрос, не имеющий ответа, – вздохнул Женька. – Все равно каждый из нас останется при своем мнении.

Он посмотрел в ту сторону, где устроились хозяева. Старик проснулся, он сидел и с силой растирал лицо ладонями.

– Чайку горяченького? – предложил ему Беляш.

– Не откажусь, – сказал старик.

– Отлично! – улыбнулся Сергей. – Мы сейчас быстро соорудим две порции, только кружки нам дайте. А следом за вами и мы попьем.

Возвращались уставшие, но довольные. Добыча едва вошла в здоровенные армейские рюкзаки, вдобавок Кузя тащил под мышкой плоский компьютер-ноутбук, а Сенакоев позвякивал коньячными бутылками, которые сложил в прочный полиэтиленовый пакет с изображением чем-то недовольного верблюда.

– Охота тебе их переть? – удивлялся Какишев. – Дома выпивки до хрена.

– Такой нет, – радостно возражал Алан. – Ты посмотри, сколько звезд на бутылках! Всем коньякам коньяк. Я такого отродясь не пил.

– Давай, давай, – подзадоривал подельника Кузя. – Корячься. Молодой, здоровый, кровь играет.

– Сегодня же и попробуем, – пыхтел Сенакоев. – Нужно ж удачу обмыть…

– Само собой, – не стал спорить Какишев. – Никогда не оставляй на завтра то, что можно выпить сегодня. Далеко еще?

– Не очень.

– Давай отдохнем немного. Что-то я притомился.

Они устроили привал в негустом леске. Людей вокруг не было видно, да и вообще, судя по всему, война обошла это место стороной: землю не уродовали рваные шрамы окопов, не хрустели под ногами стреляные гильзы, не валялись в кустах окровавленные повязки и «с мясом» сорванные с рукавов нашивки, некогда украшавшие форму грузинских вояк и миротворцев.

Невесть почему Алан вдруг вспомнил учителя Ревазова. Он давненько уже записался в ополченцы. Днем пацанов уму-разуму учит, вечером тренируется на стрельбище и в окопах. Осёл. Подстрелят его, этим все и закончится. Как подстрелили старшего брата самого Алана. Закопали, теперь над могилой красивые слова говорят. Погиб за Родину… Вечная память… Ему что, легче от этого? Ни пожить как следует не успел, ни нажить ничего. Дом – развалюха развалюхой, бабу пригласить стыдно. Нет, Алан из его смерти выводы сделал. Он еще многого не попробовал, не все, что хочется, увидел. Жить нужно долго и с наслаждением.

– Хорошо, что на свете есть дураки, готовые воевать, – неожиданно для самого себя выдал Сенакоев.

Но Кузя его понял.

– Для нас это очень хорошо, – согласился он. – Умный человек всегда сумеет в мутной воде рыбку выловить. Жирненькую, золотую. Дураки мрут невесть зачем, умные сбиваются в стаи. Меня зовут Кузьма Константинович Какишев. Три буквы «К».

– И что? – лениво поинтересовался Алан.

– В Америке такая кодла была. Куклуксклан называлась.

– Ну и имечко… – подивился Сенакоев.

– Трудное, – признал Какишев. – Я его еле заучил. Так вот эти мужики, их еще три «К» называли, шерстили негров. Серьезно шерстили. Тех, кто не хотел по правилам жить, мочили на хрен. Такую войну я понять могу. Тех, кто мне и таким, как я, жить мешает, надо на месте кончать.

– Думаешь, получится? – спросил Алан.

– Не знаю… Когда-то думал, что жизнь правильно изменилась. Братва хорошо жила… Правда, не долго… Кому-то все это не понравилось, развернули все по-своему. Ну, ничего! Не все еще потеряно. Мы теперь тоже ученые. Выпадет карта, отыграем все по новой…

Он помолчал, потом решительно встал.

– Хватит валяться! А то меня аж в сон потянуло.

– Спать нельзя, – согласился Сенакоев. – а то еще застукает кто-нибудь. Давай выбираться. Завтра опять пойдем? Или отдохнем денек?

– Нельзя отдыхать, – вздохнул Кузя. – Наше время – пока вокруг неразбериха царит. Чуть какая-нибудь власть устаканится, завинтят гайки.

– А как ты думаешь, чья возьмет?

– Хрен его поймет, – Какишев взваливал на плечи рюкзак, поэтому пожать ими не смог. – Я так маракую, что у Саакашвили против русских кишка тонка. По уму, ему бы драпать пора и подальше.