Почему, выслушав указ о домашнем аресте (причем никакого караула ни в этот день, ни на следующий в его доме выставлено не было), он обедал, ужинал, а потом пошел спать, а не оделся в мундир российского генералиссимуса, украшенный всеми мыслимыми звездами высших орденов России и окрестных стран, и не поехал в казармы к своим боевым товарищам, дабы «попросить защиты», направив их гнев против «интриганов», окопавшихся при дворе? Никогда мы не узнаем, о чем думал светлейший в эти дни и ночи петербургского сентября. Может быть, он думал, что его, «опору трона», минует горькая чаша, что его не посмеют тронуть? Может, он устал бороться, непрерывно и лихорадочно «выгребать» против течения и решил, что пусть все будет как будет. (Нечто подобное, как знает читатель, произошло в 1964 году с Н.С.Хрущевым.) А скорее всего, Меншиков почему-то испугался, в нем вдруг сработали извечные механизмы русского менталитета, то, о чем позже, в конце 30-х – начале 40-х годов XVIII века, писал французский посланник маркиз де ла Шетарди о русской знати: «Знатные только по имени, в действительности же они были рабы и так свыклись с рабством, что большая часть из них не чувствовала своего положения». И стоило царю – единственному подлинному господину в стране, даже если это мальчишка, – нахмурить брови, как у самого высокопоставленного холопа сердце уходило в пятки и он начинал униженно кланяться. Так и Меншиков, почувствовав государев гнев, стал «давить на жалость» – посылать к царю плачущую жену с детьми, дабы они пали в ножки государевы и умоляли о помиловании. Тогда же он сам сел сочинять челобитную – рабское «письмишко» царю с мольбой о пощаде. «Всенижайше прошу, – пишет светлейший 8 сентября – автор хамского письма бывшему герольдмейстеру Санти, – за верные мои к Вашему величеству известные службы всемилостивейшего прощения и дабы Ваше величество изволил повелеть меня из-под ареста свободить, памятуя речение Христа-Спасителя: да не зайдет солнце во гневе Вашем».

Увы, поздно! Солнце царской милости уже зашло! И в одно мгновение Меншиков оказался у разбитого корыта. Его уже некому было поддержать: вчерашние друзья-союзники его стараниями оказались в казематах или ехали под конвоем в Сибирь, даже Ягужинский весной 1727 года происками светлейшего был выслан из столицы на Украину. Словом, вокруг Меншикова образовалась пустота: ни друзей, ни сообщников.

И все же предательской подножкой, решившей судьбу светлейшего, стала измена вице-канцлера Остермана. Александр Данилович не придал поначалу значения демонстративной дерзости будущего зятя. Даже живя вдали от Петра, он был спокоен, потому что рядом с мальчиком был «свой» человек – воспитатель Остерман, письма которого о воспитании и обучении юного царя успокаивали, усыпляли внимание светлейшего. 21 августа Остерман прислал притворно веселое письмо из Стрельны в Ораниенбаум, где светлейший поправлял свое здоровье после болезни: «Его императорское величество писанию Вашей высококняжеской светлости весьма обрадовался и купно с Ея императорским высочеством сестрой (Натальей. – Е.А.) любезно кланяются… И хотя [я] весьма худ и слаб и нынешней ночи разными припадками страдал, однако ж еду». Здесь все перемешано: и лицемерие, и ложь, и правда. Правда была в том, что в самом деле Остерман не отпускал от себя царя ни на минуту, готовя юношу к решительным действиям против Меншикова. Все остальное было обманом и лицемерием. Когда светлейший понял смысл двойной игры Остермана, было уже поздно.

Оказавшись в изоляции, Александр Данилович, по-видимому, пытался сыграть на противоречиях кланов Долгоруких и Голицыных: сохранилось его торопливое письмо, написанное накануне ареста, 7 сентября, к фельдмаршалу М.М.Голицыну, которого он просил немедленно прибыть в Петербург и на подъезде к столице известить о своем прибытии. Но и это было уже поздно, да к тому же сбылись слова Ивана Бутурлина, как-то предрекавшего, что Голицыны ненадежны и рано или поздно предадут своего генералиссимуса. Действительно, Д.М.Голицын, попавший в Совет благодаря светлейшему, вместо того, чтобы прийти к Меншикову на помощь, сидел в Совете и в компании с другими вчерашними клевретами светлейшего, канцлером Головкиным, Апраксиным и Остерманом, обсуждал планы низвержения Меншикова и подписывал все необходимые для этого бумаги.

Развязка наступила 8 сентября 1727 года, когда был издан указ о «непослушании» всем указам и распоряжениям Меншикова. 9 сентября Совет обсудил докладную записку Остермана о судьбе опального вельможи, которого было решено сослать в его нижегородские имения и «велеть ему жить тамо безвыездно… А чинов его всех лишить и кавалерию (ордена. – Е.А.) взять». Салтыков, столь отважно объявивший вчера еще всесильному Меншикову о домашнем аресте, был с указом послан вновь и вернулся со снятыми со светлейшего князя кавалериями орденов Андрея Первозванного и Александра Невского. Он же привез униженную просьбу арестанта о том, чтобы отправить его не в Нижегородскую губернию, а в Воронежскую – в его собственный город Ранненбург (ныне Чаплыгин Липецкой области), построенный светлейшим в виде крепости с гарнизоном и пушками.

Просьба эта была удовлетворена. 11 сентября вчерашний приятель светлейшего – секретарь Макаров по указу царя отобрал у князя «камень, яхонт большой», и после этого Меншиков вместе с конвоем двинулся из столицы. Выезд его произвел глубокое впечатление на жителей Петербурга. По недавно наведенному через Неву мосту переехали длинной вереницей 5 огромных карет-берлинов, 16 колясок и 11 фургонов. Меншикова сопровождали 127 человек челяди, причем многие ехали верхами и были вооружены.

Вскоре по указу Совета личная гвардия северного визиря в Тосно была разоружена. Отсюда 13 сентября жена Меншикова написала жене Остермана о болезни светлейшего и просила ходатайствовать перед царем, чтобы занедужившему Меншикову срочно прислали врача. «Пожалуй, моя матушка, – униженно заканчивает светлейшая княгиня, – хоть малое наше служение, напамятуй к себе, а паче прошу для Бога, не презри сего нашего слезного прошения». Но все уже напрасно – милосердия от верховников ждать не приходилось. Больного Меншикова повезли дальше в специальной качалке через Любань, Новгород, Валдай, Вышний Волочек. В Твери курьер нагнал Меншиковых и вернул Марии обручальный перстень, подаренный ею царю. Взамен был потребован перстень – подарок Петра II «невесте-государыне»: так помолвкабыла разорвана, а в Синоде уже срочно писали указ о «непоминовении» в церковных службах имени Марии.

Печальный поезд еще не доехал до Ранненбурга, как Остерман, к которому фактически перешли дела светлейшего по управлению государством, дал распоряжение о сборе компрометирующих князя материалов. А их накопилось немало – светлейший ведь давно не отличал государственной казны от собственного кармана. Но особенно помог верховникам русский посол в Стокгольме Николай Головин, приславший 3 ноября сообщение о том, что Меншиков в 1726 году якобы вел тайные переговоры со шведами о возвращении Швеции Риги, Ревеля и Выборга. Это было то, что нужно верховникам, – «измена»! Было приказано забрать все личные бумаги Меншикова, допросить его самого и его секретарей. Но доказать, что светлейший – изменник, было довольно трудно. На вопрос о том, не обещали ли шведы в обмен на Ригу, Ревель и Выборг сделать его князем в Ингрии и передать ему во владение Ревель, Меншиков резонно отвечал, что «Ингрия и так ево, к тому ж и Ревель». Допрашивавший Меншикова Плещеев все же больше интересовался не политикой, а драгоценными камушками Меншикова. Он описал все богатства семьи светлейшего и вывез их в Москву, куда в начале 1728 года перебрался двор. Приведу несколько строк из описи гигантских богатств, накопленных светлейшим за долгие годы его неправедной жизни: «Подголовок дубовый, обит железом белым, под № 1, а в нем: 1) звезда алмазная ордена Св(ятого) Андрея, на ней крест яхонтовый, лазоревый, с коронкою алмазною, около креста слова и сиянья осыпаны искры алмазными в сияниях же… 2) звезда алмазная ордена Датскаго, на ней крест алмазной, около его больших алмазов 16, все в целости; 3) две звезды ордена Святого Андрея, низанные жемчюгом, в сиянии по краям… 8) запона алмазная под короною королевскою, в которой портрет государыни императрицы за стеклом, в ней больших алмазов 7, средних – 9, все в целости; табакерка с алмазами золотая… 78 пуговиц камзольных из душегрейки, алмазных в серебре… кусок золота литого… шпага алмазная, ефес – крючек и наконешник – золотые, на ефесе – 8 бриллиантов больших; чепь золотая, прусского Черного орла, в ней звезд и орлов 37, при ней кавалерия золотая с финифтью… чепь золотая ордена Датскаго, в ней 22 слона с финифтью… а между оными слонами 22 башенки золотые».