Хватаю шприц, пузырек и протягиваю Ракель. Она разрывает упаковку, достает шприц, втыкает в пузырек и набирает немного лекарства. Потом поворачивает шприц иглой вверх и выдавливает прозрачную капельку из иглы.

– Помоги мне его повернуть.

Я от страха чуть не наделал в штаны, но полон решимости помочь.

– Бери за плечо, а я возьмусь за бедро.

Совместными усилиями мы переворачиваем Юнаса на бок.

Ракель стягивает простыню и вонзает шприц ему в ягодицу.

– Аугх, – хрипит Юнас, еще сильнее выгибаясь под нашими руками. Но уже спустя секунду он делает глубокий вдох и расслабляется. Плечи опускаются, голова падает на белую подушку, лицо смягчается.

Ракель опускается на пол спиной к кровати. С губ ее срывается стон.

Посидев так пару минут, она поднимается, выбрасывает упаковку от шприца в корзину и поднимает с пола косынку.

– Спасибо, – со слезами на глазах благодарит она. – Спасибо, Самуэль! Не знаю, что бы я без тебя делала.

Я молча киваю, но чувствую, как щеки вспыхивают от гордости и смущения.

– Пошли, – зовет она, – я сделаю нам чай. Он теперь будет спать.

Мы молча пьем чай в желтой кухне.

За окном сгущаются тучи, ветер треплет ветви деревьев.

Будет дождь.

У Ракель усталый и грустный вид. Она сидит, склонив голову, и держит чашку двумя руками.

Снова я поражаюсь тому, как она похожа на мать. И дело не только во внешности, а в выражении лица.

Она выглядит такой несчастной.

– Будет полегче, когда Улле вернется, – вздыхает она.

– А где он?

Она удивленно смотрит на меня.

– А я разве не говорила? Он в Стокгольме в социальном фонде. Занимается делами. Вернется через пару дней. Но он заканчивает свой роман, так что будет все время работать.

Я потягиваюсь, и мобильный чуть не выпадает из кармана. Я достаю его и кладу рядом с чашкой.

Ракель смотрит на экран.

– Можно глянуть? – спрашивает она и тянется за мобильным.

Я неохотно показываю ей заставку, на которой мы с мамой позируем на фоне новой красной спортивной тачки пастора.

– Твоя мама?

Я киваю.

Ракель рассматривает фото.

– Вы так похожи, – говорит она. – Та же форма лица, та же…

Она замолкает.

– Погоди-ка.

Ракель идет в комнату Юнаса и возвращается с фотоальбомами. Садится и начинает листать один из них.

Черты лица смягчаются, а глубокая морщинка на лбу разглаживается. Ракель с упоением разглядывает фото мальчика лет пяти. Одетый в футболку Человека-Паука, он сидит в детском автомобильчике. Бледные ноги все в красных пятнах как будто от комариных укусов.

– У меня такая же была, – говорю я и нагибаюсь вперед, чтобы рассмотреть получше.

Аромат Ракель – цветы апельсина и марципан – щекочет мне нос. В животе какое-то странное ощущение. Как-будто только что проснувшийся шмель жужжит внутри.

– Такая же машинка? – улыбается она.

– Нет. Футболка.

– Он просто обожал эту идиотскую футболку. Долго носил ее даже после того, как она пришла в негодность, год уж точно. Мне было стыдно перед воспитателями в садике.

Она смеется и листает дальше.

Юнас улыбается мне с портретного фото, сделанного лет в семь-восемь. Кожа загорелая, волосы выгорели на солнце.

Он совсем не похож на того зомби, что лежит в спальне. Невероятно, что это один и тот же человек. Когда-то мы с Юнасом были похожи, думаю я. Я тоже мог бы оказаться на его месте.

От этой мысли меня качает, я хватаюсь за стол, чтобы не упасть.

– Смотри на глаза, видишь?

Я смотрю на глаза, на выгоревшие брови, на тяжелые для ребенка веки.

Я вижу, что она имеет в виду. Перевожу взгляд на лицо Ракель.

– Вы похожи, – шепчу я.

Она пододвигается ближе, чтобы я мог рассмотреть получше. Ее рука совсем рядом, так близко, что я чувствую тепло ее кожи.

Шмель в животе снова просыпается к жизни, внутри сладко ноет.

– Мы были похожи, – поправляет она. – До несчастного случая. Потом он… Он изменился…

Она снова мрачнеет, и мне хочется положить ей руку на плечи и сказать что-нибудь утешительное, как я обычно делал с Александрой. Но в то же время я не могу не замечать очертаний груди под майкой, изгиб тонкой шеи, ключицы.

Я извращенец.

Это извращение.

Она же мне в матери годится.

– Что с ним случилось? – спрашиваю я. Во рту все пересохло, и язык едва ворочается.

– Сбила машина. Водитель скрылся с места преступления. Он даже не был в критическом состоянии, но что-то случилось в больнице. Его состояние вдруг ухудшилось. Врачи считают, что кислород перестал поступать в мозг или по причине инфаркта.

Я молчу, не зная, что сказать.

– У него вся жизнь была впереди, – добавляет Ракель и несколько раз быстро моргает.

Потом набирает в грудь воздух и спрашивает:

– А ты?

– Я?

Не понимаю, что они имеет в виду.

Ракель с улыбкой накрывает мою руку своей.

Кожу словно обжигает огнем. Ее близость разжигает пламя в каждой клеточке тела.

– Ты, Самуэль, какие у тебя отношения с семьей? Вы близки с мамой и папой?

– Я…

Язык меня не слушается. Слова прячутся глубоко в горле, как птицы в дупле.

– Я… Мой отец умер, – выдавливаю я.

У Ракель расширяются зрачки.

– Мне жаль, – снова гладит она меня по руке.

– А твоя мама?

В глазах у нее тепло.

– Мама…Она… Мне кажется, она во мне разочарована…

– Почему ты так думаешь? – изумляется она.

– Потому что я попал в плохую компанию… И она выставила меня из дома.

Я все рассказываю.

Просто так получилось. Сам не знаю почему.

Может, потому что Ракель рассказала о Юнасе.

Разумеется, я не говорил о кражах и наркотиках. Но рассказал о церкви, об Александре, о том, что мерзкий чувак по имени Игорь меня преследует. Рассказал, что мама мной недовольна. Что я ее главное разочарование. Что она меня не любит.

– Глупости, – качает головой Ракель и улыбается. – Конечно, она тебя любит. Ты же ее сын. Родители любят своих детей.