Вспоминаю эсэмэс от мамы.

Возвращайся домой. Я люблю тебя!

Бедная, бедная мама.

Она так старалась.

Хоть ее многочисленные попытки спасти меня от меня самого и закончились неудачей, по крайней мере она старалась.

Столько раз она таскала меня в церковь. Помню строгие взгляды старших братьев, помню этого безумца Стивена, который что-то лопотал на молитвенном языке, утверждая, что Страшный суд близок, потому что люди пользуются кредитками.

Но лучше всего помню голос пастора.

Он, кстати, звучит так же, как голос у меня в голове, постоянно напоминающий о том, какое я ничтожество.

Наверняка это неслучайно.

Не важно.

Они всячески пытались сделать из меня доброго христианина. Сначала детская библейская школа, потом христианские скауты, ходатайственная молитва и прочая религиозная дребедень. Например, они сажали меня в круг и молились за спасение моей души.

Просто клиника.

Все эти усилия привели к обратному результату. У меня даже был период лет в четырнадцать-пятнадцать, когда я действительно читал священные книги просто для того, чтобы уметь возразить маме.

Я объяснял ей, что христианство придумал не Иисус, а чувак по имени Павел, который, не говоря уже о том, что он был римлянином, иудеем и преследовал христиан, еще и был закоренелым шовинистом и посылал самодовольные послания христианам по всему миру. Прикидывался лучшим другом Иисуса, хотя не был даже его учеником.

Я был хитер. Использовал те же методы, что и община.

Мама рыдала в голос и говорила, что в меня вселился дьявол, что моя душа потеряна, что я осквернен.

Да, так она и говорила.

Как о грязной туалетной бумаге.

Смотрю на Зомби-Юнаса. Где его бессмертная душа?

Лицо как застывшая маска. Рот приоткрыт. Кожа лоснится, словно ему жарко. Тело неподвижно лежит в постели. С трубки, торчащей из носа, свешивается прозрачная капля.

Наверно, он только что поел. Если так можно сказать о человеке, которого кормят через трубку.

Снова думаю о маме.

Она винит себя в том, что из-за нее я не закончил гимназию и работаю на Игоря. Думает, что дело в том, что у меня не было отца и уютного домика в пригороде.

И что все было бы по-другому, примирись я с религией.

Как бы мне хотелось объяснить ей, что религия тут ни при чем.

Я один виноват во всех своих несчастьях.

Бедная мама. Столько усилий потрачено впустую.

Порой я думаю, нет ли у нее какого-нибудь тайного воздыхателя. Я был бы только рад. Мне не нравится, что она пожертвовала всем ради меня.

Может, у нее было что-то с этим приятелем – мерзким американцем Исааком, который навещал нас на мой день рождения и Рождество и заставлял сидеть у него на коленях.

Я боялся возразить и сидел, а он пялился на меня, как кот на сметану. Словно хотел съесть.

Или еще что похуже.

Я делал это только ради мамаши, которая старалась – готовила еду, покупала всем подарки и так далее.

Пусть во мне и сидит дьявол, но я не чудовище.

Зомби-Юнас стонет. Тело его подергивается, веки дрожат, мне на долю секунды кажется, что он вот-вот очнется, но он продолжает лежать неподвижно.

Я читаю дальше.

Главный герой едет в Испанию на рыбалку. Несмотря на нерабочий член, живется ему неплохо. Разъезжает по Европе, зависает в барах и болтает с разными интересными людьми.

Юнас снова стонет. Я откладываю книгу, поднимаюсь и склоняюсь над ним.

– Ты в порядке? – спрашиваю я, хоть и знаю, что он ничего не слышит.

Он стонет и шевелит одной рукой, тянется к тумбочке. Рука вся трясется.

– Арррргх… – вырывается у него из горла.

Я замираю от страха.

Это припадок, о котором говорила Ракель?

Урррррхх…

Тело выгибается дугой, словно он тянется к чему-то на столе. Струйка пенной слюны ползет изо рта вниз по щеке.

Но на тумбочке нет ничего, кроме вазы с вянущей розой и книгой, которую я сам туда только что положил.

Может, он хочет, чтобы я продолжал читать? Это он пытается сказать?

– Ты в порядке?

– Гаааа…

Он сжимает руку, но указательный палец остается свободным и словно указывает на тумбочку.

Я в недоумении.

На стене со стороны кровати видны царапины, словно Юнас цеплялся за нее ногтями.

Бедняга.

– Погоди!

Я бегу за Ракель.

Сперва ищу ее в ее комнате, где она стучала по клавиатуре все утро.

Но ее там нет. Стол убран, крышка ноута закрыта.

Бегу в коридор и распахиваю дверь в сад.

Меня встречает теплый летний воздух. Пахнет розами, фиалками, сырой землей. Шмели жужжат над клумбами.

Пестрая мухоловка выглядывает из скворечника, прибитого на фасаде. Она покормила птенцов и собирается на охоту за новыми насекомыми.

Самца не видно, может, гоняется за другими самками – у них так принято. А самка кормит птенцов весь день напролет. Делает для них все, что в ее силах.

Я снова думаю о матери, и настроение моментально портится.

Ракель на корточках сидит перед клумбой с розами с секатором в руке. Голова повязана платком, на руках – садовые перчатки. Кожа на плечах красная от яркого солнца. Рядом с ней плетеная корзина с обрезанными цветами и сухими ветками.

При виде меня она мрачнеет.

– С Юнасом что-то не так, – выдыхаю я.

Она вскакивает, отшвыривает секатор и бежит к двери, на ходу стаскивая желтые перчатки. Они остаются лежать на траве, подобно гигантским лисичкам.

– Он что-то сказал? – со страхом в голосе восклицает она.

Я улавливаю в голосе что-то еще. Надежду?

– Нет, только рычал что-то.

Ракель вбегает в комнату Юнаса, опускается на колени перед кроватью и начинает гладить его по волосам. Косынка сползла с головы на спину.

– Юнас, дорогой, как ты?

– Агх… – отвечает Юнас, – аххххг.

Тело в кровати замирает и снова натягивается как струна. Кровать издает неприятный скрип.

– Быстрее, – командует Ракель. – Дай мне шприц и бутылочку с полки.

Я поворачиваюсь и провожу взглядом по полкам с пластиковыми пакетами, хирургическими перчатками и банками с лекарствами. И вижу шприц в пластиковой упаковке и стеклянный пузырек.