– Откуда знаешь? Знакома с ним? – спросил он.

– Не знаю, знакомство это или не знакомство. Такое, знаете, не очень приятное знакомство. С вами и то приятнее было, не так страшно.

– Понимаю, – сказал Синклер. – Повязал. Кого-то из твоих. Приятного мало.

– Можно и так сказать.

– Родственник? Друг? За что? Шпионаж? – спросил Синклер. – Саботаж?

– Ужасный саботаж, хуже не придумаешь, – сказала Лиза.

– Распутники? Связи с Волгоградом? – уточнил Синклер.

– Не с Волгоградом, но связи были кое-какие.

Судя по виду Горбача, тот окончательно перестал понимать, о чем речь. Он пытался встрять с вопросом, но не успевал вставить слово.

– Казань? Клан Храбрецов? Что за клан? Казнили? Сослали?

– Да никакой не клан вовсе, – сказала Лиза.

– Не хочешь. Говорить, – сказал Синклер. – Ладно. Дело твое.

– Он мой отчим, – сказала Лиза.

Горбач присвистнул и попытался всплеснуть руками, но тут же застонал. Начал баюкать поврежденную руку. «Надо бы ему найти обезболивающего», – подумал Синклер мимоходом.

– Отчим. Мать твою, – сказал он.

– Именно так. Мать мою. Но вообще-то не выражайтесь, – сказала Лиза.

– Коршун? – уточнил Синклер. – Бывший военный? Узкий, с бородкой?

– Да.

– Понятно. Ладно. Интересно. Обсудим, – сказал Синклер.

Коршун – чей-то отчим. Он же чудовище абсолютное, он вообще никого не жалеет. У него все человеческое отпало давно, кроме карьеризма и властолюбия. Он предаст в любую секунду даже мать родную. Значит, у него могут быть отношения с женщинами? Он, возможно, способен на чувства и привязанности?

– Хороший отчим? – спросил Синклер.

– Нет. Не знаю. Я из дома убежала, – ответила Лиза.

– Понятно.

Дальше собирались молча. Горбач с хозяйственным видом обошел всю церковь, искал что-то полезное в дорогу. «Смешной какой, – подумал Синклер. – Помог один раз с едой и теперь думает, что добытчик. Старается, ползает в пыли, однорукий. Вон подсвечник схватил, смотрит на него как дурак, пытается в мешок спрятать. Надо его похвалить».

– Горбач.

– Чего?

– Ты молодец, – сказал Синклер. – Горжусь тобой.

– Это почему? – настороженно спросил Горбач, уставился на подсвечник в руке, покачал головой, выбросил. – Не нужно, да? Можно просто сказать, издеваться-то зачем? Я откуда знаю, что в пути надо, я из Красноармейска толком не выходил никогда.

– Да нет, – растерялся Синклер. – Я правда. В смысле молодец. Еду нашел. Очень хорошо.

– Три картошки и сухари, разве это еда, – сказал Горбач. – Тушенки бы или сгущенки. Сахара бы еще хорошо.

– Все равно. Молодец. Ты это, – сказал Синклер. – Ну, ты…

Как объяснить, что он ценит его поступок? Что взял с собой едва знакомого ребенка, не бросил в осажденном городе, хотя сам был в опасности? Что пытается ее защитить, старается? Что помог и смог довериться человеку, который на его глазах убил товарищей по клану? Какие надо слова сказать? Синклер чувствовал, что это какие-то очень простые слова. Что любой человек умеет их сказать. И как дать ему понять, что Синклер сам когда-то был таким человеком? Что это за слова?

Горбач ждал продолжения фразы, но не дождался.

– Чего я? Чего это? – спросил он.

– Ты, в общем, – сказал Синклер.

– Чего я?

– Ты иди отсюда. На улицу.

– А вещи собрать? – спросил Горбач.

– Говна наберешь. Сам посмотрю.

Горбач пожал плечами, взял мешок и двинулся к выходу. Лиза, бросив короткий взгляд на Синклера, пошла за ним. Синклер остался один.

– Педагог. Вдохновитель, – сказал он себе. – Чмо. Никогда не научусь.

Он прошелся по церкви. Взял котелок, нашел несколько свечей. За алтарем был спрятан довольно хороший нож. Нож всегда пригодится. Перед выходом Синклер тщательно смотал свой канат. Тот сослужил хорошую службу. Никогда не знаешь, когда снова понадобится.

От Петровского на юг шли по большим дорогам. Стазис был рядом, Синклер чувствовал его. Но также чувствовал, что волна слегка ослабла. От дороги пахло движением, активностью, слезами и кровью, бензином, лошадиным навозом, какими-то слишком яркими эмоциями: страхом, ненавистью, надеждой на спасение. Эмиссары не любят дороги. Скорее, их отряды сейчас медленно оккупируют лес к востоку от Красноармейска, осваивают захваченные земли. Разбрасывают очаги, ставят свои капища. Мало кто знает, как выглядят капища эмиссаров. Синклер знал. По-своему они были даже красивы. Если не думать о боге, в честь которого возведены эти капища, и о том, из чего они сделаны.

Конечно, волна необычайно сильная. Боевые хоры-тараны заберут себе и эту дорогу, довольно скоро. Но пока что она была относительно безопасна. Синклер немного расслабился и взял привычный для себя ритм ходьбы. Таким он отмахивал десятки километров за считаные часы, не чувствуя усталости. Опомнился только тогда, когда понял, что Горбач и Лиза отстали. Горбач пыхтел и утирал пот здоровой рукой. Физическая подготовка не была его сильной стороной. Лиза устала меньше, но тоже выбилась из сил.

«Я чуть о них не забыл, – подумал Синклер. – Какой же я неблагодарный идиот».

– А вы собираетесь его убить? – спросила Лиза, когда на горизонте уже виднелось Ямкино.

«Ямкино, – удивился Синклер. – Значит, мы идем уже часов пять».

– Кого именно? – уточнил он.

– Коршуна. Я же поняла, что вы о нем говорите. Я знаю, что он вас ненавидит.

– Откуда? – удивился Синклер.

– Ну, про вас я не знала, конечно. Но про Синклера он рассказывал несколько раз. За ужином и когда на заднем дворе у нас пил с офицерами своими. Ну как пил, он же не пьет.

– Не пьет, – подтвердил Синклер.

– Не пьет, а других все время спаивает. Сидит, слушает, жалом водит своим… В общем, он ваше имя говорил, это я помню точно. Я еще удивилась, имя какое странное. Даже не сразу поняла, когда вас встретила, – сказала Лиза.

– Давай на «ты».

– Ладно. В общем, он тебя сильно не любит.

– Известное дело, – сказал Синклер.

Дорога к Ямкино подходила хорошая. За Ямкино, как знал Синклер, дорогу тоже часто латали и держали в приличном состоянии.

Не просто так. В Ногинске сохранился военный завод, бывший «Прибор». Там делали гранаты и патроны, вытачивали разные приблуды для оружия и занимались другими важными делами. Половина всей резни между кланами Восточного Подмосковья происходила при оружейной поддержке Ногинска. Его почти не трогали даже во время самых отчаянных рейдов и баталий. Вольный город.