Стоило им уйти, как Эрнесто принялся размахивать руками.

— Да, мистер Моралес. В чем дело?

— Господи!

Доктор Лукас громко кликнул сестру, затем принялся измерять мне давление, бормоча себе под нос, как Хатти Макданиэль из «Унесенных ветром»:

— Уж эта мне полиция. Думает, что вправе распоряжаться всем на свете.

Да, я понимал это. Понимал, что мне необходимо отдохнуть. Я и сам чувствовал, с каким непосильным напряжением, хотя уже на сбавленных оборотах и с вырубающимися извилинами, работает сейчас мой мозг. Но на грани между явью и сном меня успело посетить видение. Элио усадил меня в королевский «Бугатти» с включенным двигателем и помчался по Храмовой площади, разгоняя перепуганных белых кроликов и семейство Сполдингов по каким-то норам.

Что же имел в виду доктор, утверждая, будто я никуда отсюда не денусь?

Время в больнице проходило, повинуясь собственным ритмам. Я мог проспать целый день, на минутку закрыв глаза, тогда как в другую пору (особенно, когда меня подвергали кормлению) оно тянулось, как на армейской гауптвахте. Немало времени я проводил, изучая бесчисленные швы, бороздящие мою грудь, как на картинах с изображением святого великомученика Андрея. Но не бойся, Алан, все эти застежки-молнии на твоем теле останутся не навсегда и твоя жизнь вовсе не собирается развалиться на части.

Сестра Симмонс — ее звали Черил — принесла мне из сувенирного киоска календарь. По нему я следил за тем, как облетают осенние листья. Оставалось всего четырнадцать дней до срока, к которому мне надлежало прибыть в Детройт. Редакторы журналов подготовили договоры. Мы с Фрэнсис подписали их. Семнадцатого октября мне надлежало оказаться у входа в аэропорт и встретиться там с Иваном Ламбертом и участниками его тура; именно так гласили официальные документы.

— Детройт в октябре? — Доктор Лукас поначалу решил отнестись к этому, как к неудачной шутке. — Скажите спасибо, что вы вообще выжили!

— Я говорю серьезно, — жалко пролепетал я.

— Нет, мистер Эшер, не серьезно, хотя я и понимаю, что вам кажется, будто вы говорите серьезно. — Доктор Лукас на скорую руку пролистал историю моей болезни. — Белым тельцам в вашей крови еще предстоит стабилизироваться, а ваша печень расширена из-за того, что ей постоянно приходится работать сверхурочно. Не будем уж касаться того, насколько успешно проходит процесс заживления. — Лукас закрыл папку. — Не хочу пугать вас. С учетом всех обстоятельств ваши дела не так уж плохи. Но ваше тело подверглось страшному испытанию. И оно понимает это, даже если вы сами и не осознаете.

Так что мне ничего не оставалось, кроме как лежать бессчетное число часов, вдыхая аромат роз, — то есть именно тех цветов, которые, наряду с прочими, получал в больнице О'Банион от Аль Капоне. Черил показывала мне карточки, но, по какой-то непонятной причине, запоминать фамилии оказалось для меня непосильным. Но пусть даже так, бесчисленные букеты составляли мне хоть какую-то компанию в моем нынешнем одиночестве. Вскоре после визита двух детективов сестра Лопес из педиатрического отделения прибежала на какие-то вопли Эрнесто. Вопил он по-испански, и никто так и не удосужился перевести мне его слова, но к ночи я остался в палате один-одинешенек.

Лукас в конце концов, уступив моим просьбам, разрешил включить телевизор.

— Только не «мыльные оперы». Они хуже любого наркотика.

И я, полупокорившийся пациент, последовал этому указанию.

Однажды сестра, которую я до тех пор никогда не видел, препровождая меня в уборную, с улыбкой сказала:

— Сегодня вечером, мистер Эшер, включите пятый канал. Программа «Пятью пять», местные новости. Вас там, должно быть, покажут.

Телесюжет открылся рисунком, вернее, схемой: силуэтом человека в оптическом прицеле. Затем в кадре появился Даг Коулмен — мужчина с густой шапкой волос и с кожаными нашлепками на рукавах; это была местная телезвезда, посетившая похороны Джулиана Сполдинга. Однако в глазах у мистера Коулмена не было и тени насмешки.

— Спасибо, Чак, — пробормотал он в микрофон, грустно и торжественно, то есть как раз тем тоном, каким и следовало говорить о положении Джулиана в мормонской общине, о добрых делах, совершенных Маргарет, о трагическом конце всего этого благоденствия, — о событиях, происшедших в самые последние дни. Вслед за этим был дан панорамный план на внутренний сад храма со стороны отеля «Юта». То есть с точки зрения убийцы.

Быстрый проход камеры по длинной веренице машин, включая пятьдесят девятую модель Джулиана, выстроившихся у ворот со стороны Центральной улицы. Из двойных дверей появляется бронзовый гроб. Люди, взвалившие гроб себе на плечи, не известны, по крайней мере, мне не известны… но тут я заметил, что одним из них, сзади, был Джон. Лицо его выглядело каменным и совершенно непроницаемым.

Коулмен проговорил что-то насчет милосердия, проявленного властями штата, решившими в создавшихся обстоятельствах не выдвигать обвинения в «непристойном поведении» обеим вдовам. Меж тем камера спланировала на кладбище, перешагнув через остроконечную кладбищенскую ограду. Замерла на участке земли, на котором, по обе стороны от могилы, двумя группами справа и слева, склонив головы, застыли шестеро представителей семьи Сполдингов. Больше здесь никого не было; члены общины, должно быть, предпочли держаться от таких похорон подальше. На экране трудно было разобрать, кто есть кто, но уже в следующем кадре, с Джулианом на заднем плане и закадровым комментарием репортера, было видно, что силы сторон симметричны и равны: возле каждой из сдержанных пожилых дам под вуалями стояло по двое отпрысков.

Адель и Карри, обнимая Маргарет, вели ее к воротам. И пышнотелая молодая женщина, которую я раньше не видел, на пару с Джоном, вела ту, что… да, конечно, это наверняка была Люсинда.

Маленькая, хрупкая по сравнению со второй миссис Сполдинг, но в куда большей шляпе, с огромным черным ожерельем, каскадами рассыпавшемся по груди. И шляпа, и ожерелье были знаками траура, но, вместе с тем, им отводилась и другая роль: под ними явно что-то скрывали. Неловкость возникла, когда обе группы оказались у ворот одновременно. Джон, взяв мать за локоть, подтолкнул ее вперед. Она что-то шепнула ему на ухо — и он с явным неудовольствием отступил.

Люсинда позволила Маргарет пройти первой. В этот момент мне удалось рассмотреть костлявые плечи Люсинды, высоко поднятую голову, да и оценить широкий жест. Лицо я увидел только мельком — лик своевольной старой представительницы рода Борджиа, полускрытый под траурной вуалью, — Люсинда презрительно посмотрела в глазок телекамеры, словно давая понять, что ей известны все трюки киноиллюзионистов.

Мне хотелось продлить это мгновение, чтобы рассмотреть ее получше, но Коулмен уже вернулся к обстоятельствам покушения.

«…меж тем, врачи выражают оптимизм по поводу состояния здоровья Алана Эшера, второй жертвы стрельбы на Храмовой площади. Известный фотограф из Сан-Диего, Эшер за два месяца стал свидетелем двух убийств».