Я думал о Лоррен. Превосходно разбираясь во всех моих настроениях, она сейчас непременно улыбнулась бы со всезнающим видом. А может, ты и прав, Алан, может, и впрямь, есть некто, ведущий в этом поединке счет очкам.

Я обошел клубок водорослей, выдернул отросток, рассеянно глядя, как от него отрываются крошечные пузырьки воздуха. Шесть. Снова спасательная станция. Отсюда начинается прямая к дому. Спустившиеся сумерки становились меж тем все гуще и словно бы осязаемей.

Бип-бип. Я окинул взглядом полоску пляжа, поглядел на свой дом на склоне холма. Низкий туман делал это зрелище несколько расфокусированным, но я смог различить на стоянке у дома взятый напрокат (или только что купленный?) автомобиль с включенными фарами. Джилл вышла, помахала мне обеими руками. Что-то она сегодня раньше обычного.

Я помахал ей в ответ и побрел наискось по песку, так осторожно ступая, что, боюсь, мог показаться издали маленьким старичком. В семь часов, — сказала Джилл, нежданно-негаданно позвонив мне прямо из аэропорта. Разумеется, я ничем не занят, приезжай сразу же… Нет-нет, мне сначала нужно сделать кое-какие дела…

Многозначительные паузы становились все более и более затяжными. Один из мучительных разговоров на сплошном подтексте, но с полным отсутствием текста. Двое взрослых людей, а ни один из нас не решится сказать: послушай, мне стыдно из-за этой ерунды, которая приключилась в больнице.

Мне ни за что не следовало бы принимать посетителей в первый день после перевода из отделения интенсивной терапии. А прибыли они все, казалось, одним гигантским автобусом.

Плохое начало потоку посетителей положила моя мать. Едва взглянув на меня, она запричитала. Ах, мой маленький… Слезы, обусловленные и ситуацией, и давнишними воспоминаниями.

У Фрэнсис, слава богу, хватило ума сначала позвонить. Мне прилететь к тебе? Нет. Спасибо за твое предложение, но не надо. Поэтому она постаралась говорить коротко и уклончиво, ценой немалых — и нарочитых — усилий уходя от разговора о реальных делах. Да, и без тебя я справляюсь, и, да, не могу дождаться, когда же ты наконец вернешься. Лишь бы это пошло тебе на пользу, Алан. Кстати, ты не знаешь, куда подевалась пленка с кадиллаками, в картотеке ее нет…

Она оставила меня наедине с яркими картинами загубленной работы, невероятных счетов за лечение и пошатнувшегося банковского баланса. Именно в таком настроении я и был, когда в палату впорхнула Джилл.

Я не видел ее с самого аукциона, поэтому едва взглянув, испытал облегчение. После недавних невзгод, обрушившихся на нас обоих, я ожидал увидеть ввалившиеся щеки, черные круги под глазами, сигареты, выкуриваемые одна за другой. Но ничто из моих опасений не соответствовало действительности. Выглядела она, напротив, похорошевшей и просветленной, как будто обрела наконец веру. Цветы, теперь уже подувядшие, переехали вместе со мной в новую палату, и Джилл буквально окунулась в них, совершив круговой обход моего больничного ложа.

— Вижу у тебя мои цветы, Алан. Попроси сиделку поставить их в свежую воду, может быть, они еще оживут.

Букет спасти не могло уже ничто, но, тем не менее, я кивнул и пробормотал что-то невнятное, пытаясь сразу же наладить с ней контакт. Но она ускользала. Ей явно хотелось поскорее отсюда убраться. Наконец она сдержанно поцеловала меня в лоб, как маленькая девочка, силком отправленная навестить захворавшего дядю.

— Ты прекрасно выглядишь, Алан. А я так боялась.

— Теда ты видела?

Смена темы, понадеялся я, могла пойти мне во благо.

— Только что. И он выглядит уже куда лучше. Собственно говоря, его завтра выписывают. — Джилл подошла к окну и показала на что-то в больничном дворе. — Карри отвезет его в Прово, чтобы помочь ему поскорее вернуться на круги своя.

Подружка взяла верх над Матерью. Оба слова с большой буквы. Это в какой-то мере объясняло угрюмость Джилл, хотя, конечно, не на все сто процентов. Но какова бы ни была причина, у меня не было ни малейшего шанса узнать ее.

— О Господи! Юдоль скорбей, хоть самое себя убей! — раздался резкий голос прямо с порога. — Можно подумать, что вас подстрелили обоих!

Так она себя всегда и вела. С самого начала в этом спектакле мне была отведена роль клоуна. Сара Бернар могла бы показаться начинающей по сравнению с Лоррен.

Прошло уже достаточно времени, так что вся наша совместная жизнь, от свадьбы до развода, оставалась не более чем преданием. Лоррен, которую я знал, жила только в воспоминаниях; ее физическое присутствие, ее приходы и уходы стали чисто гипотетическими. Вплоть до настоящей минуты.

Она перекрасилась в рыжий цвет, коротко постриглась. Ей это шло, превращая в радикальную и самоуверенную особу. Живет ли она по-прежнему в Лос-Анджелесе, играя на душевных струнах судейских работников, чтобы смягчить участь босоногих революционеров и представителей сексуальных меньшинств? И живет ли по-прежнему с Филом? Я не стал спрашивать.

Мы были похожи на плоские фигурки на экране игрального автомата — в аккурат перед тем, как бросишь в прорезь монетку. Лоррен, я понимал, завелась и готова была вот-вот взорваться еще за мгновенье до того, как она увидела у меня Джилл. Возгласы удивления и радости. Объятия, слезы. Дорогая, мне так жаль Элио. Баррикады, заблаговременно воздвигнутые Джилл, рухнули, и она раскрылась так, как никогда не раскрывалась передо мной. Ах, Лоррен, сколько же всего нам надо рассказать друг дружке.

Лежа в постели и наблюдая за ними обеими, я превратился во всеми забытого пятилетнего малыша. Не думаю, что когда-нибудь еще мне доводилось с такой силой ревновать — и так глубоко стыдиться своей ревности. Разумеется, Джилл имела полное право так обрадоваться Лоррен. Девичьи тайны; шанс исповедаться посторонней — во всяком случае, той, которая не является частью нынешней проблемы; да, у нее имелось и право, и причины, чтобы так себя вести.

Я подумал о нас четверых, включая Элио, и о — как это сформулировал Тед? — большой черной дыре, в которую он угодил. Я ощущал себя всеми покинутым, вышвырнутым из дома на стужу. В конце концов дамы, вспомнив о том, где они находятся, повернулись ко мне. Они держали друг друга под руку, как высокопоставленные посетительницы госпиталя для раненых.

— Алан, солнышко, — начала Лоррен. — Только не вздумай дуться! Представь себе, я проделала весь этот путь, чтобы повидаться с тобою.

Мы оба столько раз устраивали друг другу скандалы, что это поневоле стало второй натурой.

— Если речь обо мне, то смело можешь валить отсюда первым же рейсом. Обе можете валить!

Но даже в тот миг, когда я выкрикивал это, какая-то часть души, воспарив, наблюдала за мной с высоты. Ах ты, идиот, что это ты такое вытворяешь? Но я своего все-таки добился. Они обе ушли.

И лежа в больнице, и летя на самолете домой, и здесь, во время прогулок по пляжу, я мысленно репетировал всевозможные извинения. Но, насколько я могу судить по собственному опыту, холостые прогоны приносят мало пользы, в них отсутствует настоящая привязка к действительности. Труся по песку к дому, я успел сообразить, что все мои неотразимые заготовки не более чем жалкий вздор.