И да, теперь уже все не так. Мы словно подбираемся друг к другу, осторожно, неторопливо, по маленькому шажку. Ближе, еще ближе, и от этого захватывает дух.

Восьмое марта отмечаем в клубе, и там я первый раз целую ее – по-настоящему. И это тоже – совсем по-другому.

Теперь, через два месяца, я понимаю, что с Тиной не было ничего, кроме желания вставить ей. И трудно сказать, сколько бы еще терпел это ее «я не готова». С Юлей было больше такого… романтического. И хотя летом мелькали в голове всякие… веселые картинки, но… грубо говоря, за дрочкой я ее не представлял. Не представлялось.

С Ларкой соединилось и то и другое. Дружба никуда не делась, только к теплым чувствам, которые у меня были к ней всегда, добавилось желание. Хочу я ее точно не меньше, чем Тинку. Но не тороплюсь. Почему? Наверно, жду момента, когда не останется ни страха, ни сомнений. У нас обоих.

После выпускного и прогулки на теплоходе мы полчаса сидим со всеми в ресторане, а потом потихоньку уходим. У Витюши по такому случаю выходной. В кармане ключи от квартиры бабушки, умершей месяц назад. Уже решено, что я буду там жить, когда поступлю в институт. Показываю ключи Ларке, и после секундной паузы она молча кивает.

Мосты только что свели. Ловим такси, всю дорогу целуемся на заднем сиденье.

- Эй, молодежь, - хмыкает водитель. – Приехали.

Поднимаемся на третий этаж, заходим в квартиру. Самая короткая ночь в году – в окна уже стучится рассвет.

- Дим, только… - шепчет Ларка, подняв руки, чтобы я мог снять с нее платье. Как будто сдается.

- Не бойся.

Достаю из кармана квадратик фольги. Раздеваюсь под ее пристальным взглядом, неуклюже, дрожащими пальцами натягиваю резинку. Сколько я их перепортил, пока научился надевать так, чтобы не рвались.

Ее кожа мерцает в тусклом свете, как серебро. Сердце отбивает ритм: бы-стре-е! Но нельзя же так сразу. А все высмотренное по порнушкам куда-то улетучилось. Целую шею, грудь, соски туго сжимаются под губами. Слизываю испарину в ложбинке, захлебываюсь ее запахом. Руки опускаются все ниже, словно на ощупь прокладывают путь. И как же там влажно и тепло. Наклоняюсь над ней, и ее разведенные ноги обвивают вокруг поясницы, подталкивая: ну же! Тянет как магнитом – к ней… в нее…

И все исчезает.

Тело действует само, словно с рождения знает, как надо. Наверно, знает. А я как будто смотрю со стороны. И ничего больше в мире нет – кроме нас двоих…

Я не представлю, сколько это продолжалось. Наверно, недолго, потому что уже не мог терпеть. Не знаю, смогла ли кончить она. Был ли я у нее первым? Наверно, нет, но это неважно, потому что сейчас она – моя.

Ларка встает, идет к окну, тянется, закинув руки за голову. Сглотнув слюну, провожу глазами линию, словно карандашом: от поднявшейся за руками груди, по талии и бедрам.

- Я люблю тебя, Лар…

Эти слова не требуют никаких усилий - так и должно быть.

- И я тебя… - отвечает она, обернувшись через плечо. – Давно люблю. Думала, что не дождусь…

Глава 19

август 2021 года

Белый пепел кружит над землей,

Белый пепел сгорит на глазах…

Я всегда считал чокнутыми тех, кто во всем ищет тайные знаки и предзнаменования. Но сейчас, оглядываясь назад, понимал, что вселенная подбрасывала их мне полными горстями. Только я не умел их читать. Или не хотел? Даже эта песня на той новогодней дискотеке словно намекала.

Сейчас, двадцать лет спустя, все выглядело таким прозрачным. Неважно, что сквозь стенки коньячного снифтера.

Ты любишь, пока уверен в этом. Даже если весь мир утверждает обратное. Но потом, оглядываясь назад, спрашиваешь себя: что это было? Любовь? Разве это – любовь?

Но любовь, как и стихи, может вырасти из такого сора. Моя была странной. Кто-то сказал бы, слепленной из говна и палок. Хотя я не сомневался, что любил. И был счастлив. Целый год счастья – много это или мало? И еще потом, когда Полина выправилась, а Ларка вынырнула из депры. Полгода все было так хорошо, что иногда становилось страшно. Но ей снова стало скучно.

Есть такие люди, которым тихое, спокойное счастье противопоказано. Они начинают в нем задыхаться, словно без притока воздуха. Им нужны эмоции на разрыв, драмы, интриги. Если этого нет, сгодится и саморазрушение. То, что им дают, они не ценят, потому что привыкли добиваться, брать с боем – теряя интерес, едва получат. Чувства других людей для них ничего не значат.

Тогда, после выпускного, Ларка сказала, что была влюблена в меня с восьмого класса. То ли так хорошо скрывала, то ли я ничего не замечал, потому что меня она в этом плане нисколько не интересовала. Даже с тем бритым в Новом Осколе, по ее словам, встречалась то ли от злости, что я не обращаю на нее внимания, да еще и Юлю какую-то подцепил, то ли в пустой надежде вызвать ревность. А потом была Тинка – у нее на глазах. Но вот парадокс, она тайно страдала – и это было чем-то вроде дров в костер ее чувств.

Ее любовь – как и она сама – могла жить только так: качаясь на качелях. Ссоры и примирения, подозрения, ревность, обиды, страсть и охлаждение, сменяющие друг друга с регулярностью маятника – все это было для нее топливом. Наверняка кто-то и о ней сказал бы, что она меня не любила. Потому что любовь такою быть не должна. Но она, как и я, была уверена, что любит. Да и кто уполномочен решать, какой именно должна быть любовь? Она не всегда бывает идеальной. Иногда - вполне так уродливой.

Что до меня, все было еще проще. Я любил ее как друга, как самого близкого – после родителей – человека. И когда мы были детьми, и когда повзрослели. Не зря же мне так не хватало ее, когда из-за Тинкиной ревности мы едва здоровались. Но в этом не было ни капли чувственного. Возможно, именно из-за избытка душевной близости. А может, потому, что все в ней мне было знакомо. В самом буквальном смысле. Мы и правда когда-то писали в один горшок, а в пять лет на даче играли за сараем «в доктора», изучая те локации, что в трусах. Наши мамы были здорово шокированы, обнаружив, что «там» у нас