что «мракобесие». Учиться – не учится, творчества избегает. Она не хочет свобод и прав, она хочет «угнетают!», при том, что конкретно её-то не угнетает никто. От избытка свободного времени бесится. Выделиться хочет из серой массы таких же, как она.

Дядя Федя просиял, как будто вдруг понял что-то важное:

– О! Это же как все непонятно откуда взявшиеся гомики! Во все времена было принято кичится достоинствами, к получению которых не приложил никакого труда. Там, знаешь, «мой род ведётся от Исуповых», «я – русский!», «я – потомственный москвич» или «мой папа был турецкоподданный» и т.д. Ну ты понял, да?

Вова кивнул.

– Мол, если русскими были Ломоносов, Достоевский и Королёв, то и меня, охломона, следует уважать только за ту же национальность. Мало кто поступает наоборот. То есть сначала видит Менделеева, Толстого и Циолковского, потом смотрит в зеркало, ужасается и пытается предкам-то соответствовать, чтобы тем за потомка стыдно не было. Вторых мало, а первых – прорва.

А ты видал, чтоб врачи высшей категории или заслуженные педагоги ходили в футболках: «Я историк!», «Я – хирург!». Нет?

Вова неуверенно пожал плечами.

– А как думаешь, почему? Потому что делом заняты! Вот ты «Судьбу барабанщика» читал? Нет? Ладно… – дядя Федя на минуту задумался. – А «Место встречи изменить нельзя» смотрел?

Вова утвердительно кивнул.

– Во! Кто там с орденом ходит? Правильно! Тот, кто к этому ордену никакого отношения не имеет! Так же и выпячивать свою уникальность любят те, кто этой уникальностью не обладают. Да! – дядя Федя был очень рад ходу своей мысли. – Так же вот и про это ваше ЛГБТ. Тут не в ЛГБТ дело! – дядя Федя весело крякнул. – Потому что если хочешь просто одной фразой из толпы выделиться, то можно объявить себя гендерофлюидом! Никому ничего доказывать не надо, просто раз – и всё! Был бесполезным дурачком, а стал гиносексуальным сапиентофилом с непереносимостью глютена. Красота!

Вова заёрзал на скамейке, потому что долго сидел в одной позе. Дядя Федя испугался, что Вова собрался уходить и сбавил обороты:

– Нет, не говорю, что на свете не бывает непереносимости глютена или гендерофлюидов. Просто в реальной жизни их мало. Их почему-то только в интернете много, – его голос вдруг стал каким-то примирительным и даже грустным.

– Мне кажется, что это всё просто болезни роста. Как прыщи на лице у подростка, которые со временем пройдут – надо только чаще умываться. Так что просто у нашего общества настала прекрасная инфантильная пора, которая, как всякое детство, пролетит очень быстро.

Дядя Федя сложил руки перед собой и о чём-то крепко задумался. Вова поднялся со скамейки и ушёл, не прощаясь.

В прихожей он скинул кеды и пошёл на кухню, чтоб налить себе сладкого и крепкого чая. Когда потянулся за заваркой, то из рукава выпал трофейный кинжал, который согрелся о предплечье и казался уже чем-то само-собою разумеющимся и естественным. Вова поднял его и отнёс на лоджию, где завернул хришфангер в шарф и положил в рукав зимней куртки. Вернулся на кухню, налил чаю и включил компьютер. Зашёл на сайт с объявлениями и в поисковой строке вбил «повар».

– Действительно, ну его лесом этот долбаный «Атлас»…

VIII.

В понедельник Максим заступил на должность. Работа управляющим в конно-спортивном клубе оказалась нетрудной. От Оксаны все быстро узнали о прошлом Максима, поэтому он быстро нашёл общий язык и с трактористом, и с коневодами, и с тренерами. Прохладный флёр тихого серого ужаса заполнял собою любое помещение спортивного клуба, где бы он ни появился. Возможно, благодаря этому всего за две недели у Максима получилось провернуть то, что предыдущий управляющий не сделал за два года.

Во-первых, была организована система полива крытого манежа и решена проблема дренажа. Манеж построили на скорую руку в девяносто первом и не было учтено, что грунтовые воды слишком близко – при малейших колебаниях влажности грунт превращался в болото, а весной-осенью вода могла подниматься по щиколотку. При этом в июле-августе плац превращался в пыльное горное плато, на котором тоже невозможно было заниматься. Пробовали поливать из огородных леек, но игра явно не стоила свеч. С приходом Максима вопрос решился благодаря армированному шлангу, четырём пластиковым бочкам и двум вечерам работы с трактористом – сначала трактором, а потом лопатами. Всё. Манеж оказался готов к приёму соревнований регионального уровня.

Во-вторых, над конюшней была перебрана крыша. То есть после первого дождя Максим решил, что крыша ни на что не годится и требует незамедлительного ремонта, но тракторист сказал, что крышу полностью перестилали прошлым летом. Удивившись, Максим забрался на кровлю и удивился ещё больше. Профнастил был новый, блестящий, но только прикручен был как попало – то в верхнюю волну, то в нижнюю. Стыки гуляли и от порывов ветра листы хлопали друг по другу. Коньковая планка была почему-то смонтирована под листы профиля. Взяв с собой коневода посноровистей и два шуруповёрта, за полдня и тут был наведён полный порядок.

Владелец конюшни, который был таковым не по бумагам, но по факту, за эти две недели так и не нашёл времени познакомиться со своим новым менеджером. Максим, в принципе, тоже не горел желанием, потому что точно знал, что этому предпринимателю конно-спортивный клуб нужен исключительно для форсу и отмывания денег. Клуб числился на балансе предприятия и из-за этого иного жеребца то покупали за пять миллионов, а потом продавали по пятьдесят тысяч, а потом опять снова. При этом жеребец не покидал денник.

Эпоха освоения первоначально-накопленного капитала. Политэкономическая философия. Плохо, когда коррупция высасывает соки из всего, до чего может дотянуться, но на данном этапе развития такое положение естественно. Хорошо, если получается оторвать от уже уворованного куска и пустить на доброе дело. Хотя бы на три килограмма гвоздей и два кубометра досок для левады, где будет резвиться неизвестно сколько раз перепроданный жеребец, а потом на спине этого жеребца прокатится счастливый ребёнок, который будет взрослеть уже при следующем этапе развития общества. Говорят, даже высшая гармония не стоит слезинки ребёнка, так неужели радость ребёнка стоит больше отмытых миллионов? Миллионы бы всё равно отмыли, но радости бы это никому не принесло.

Этими мыслями Максим себя успокаивал и с усмешкой думал о том, что ещё полгода назад он так жаждал вернуться в отвергнувшие его Органы. Он огорчался, когда думал, что он негодный отброс, и что система отрыгнула его за ненадобностью. Видимо, он был не отбросом, просто в какой-то момент оказался инороден этому рудименту прошлого, который был не