Только что приземлился — долгое путешествие, но теперь все могут чувствовать себя в большей безопасности, чем в тот день, когда я вступил в должность. Ядерной угрозы со стороны Северной Кореи больше нет. Встреча с Ким Чен Ыном была интересным и очень позитивным опытом. У Северной Кореи огромный потенциал на будущее!

Его было не остановить. Я разговаривал с Ячи на следующий день, и японцы, по-моему, были явно обеспокоены тем, что мы отдали и как мало получили взамен. Я старался сохранять спокойствие, но исход сингапурского матча был настолько неоднозначным, что нам нужно было вернуть ситуацию в прежнее русло, иначе мы рисковали быстро потерять контроль над событиями. И Япония, и Южная Корея были особенно озадачены подходом, который Трамп, казалось, использовал в своих беседах с Муном и Абэ, заявив, что Мун, в частности, будет “ближе” к ядерной сделке. Что именно имел в виду президент? Ни Помпео, ни я не имели ни малейшего представления, но мы оба были уверены, что и Трамп тоже. На самом деле, я пересматривал свою предыдущую точку зрения, задаваясь вопросом, не может ли более активное участие Южной Кореи в денуклеаризации настолько усложнить ситуацию, что мы могли бы предотвратить полный крах как нашей политики ядерного нераспространения, так и нашей стратегии обычного сдерживания на полуострове и в Восточной Азии в целом.

Я также поговорил с Мэттисом относительно “военных игр” и объяснил, как, по моему мнению, мы должны действовать дальше. Мэттис сказал, что его японские и южнокорейские коллеги уже звонили ему, по понятным причинам очень обеспокоенные. Он также сказал, чего я раньше не слышал, что шестью месяцами ранее Трамп также почти отменил учения, потому что Россия и Китай пожаловались на них, что было, мягко говоря, тревожно. Данфорд составлял список учений, которые могли быть затронуты, и мы договорились встретиться в Вашингтоне. Но Мэттису не сиделось на месте, позже в тот же день, он заявил, что хочет сделать заявление для прессы. Что бы в нем ни говорилось, на мой взгляд, это ставило под угрозу еще один президентский указ, суть которого, несомненно, не понравилось бы Мэттису. Зачем раскачивать лодку? Вероятно, потому, что это была бюрократическая уловка Министерства обороны: если Пентагон сможет дать достаточный отпор в Конгрессе, он сможет избежать ответственности за любое ухудшение боеготовности в Корее. Но это была рискованная стратегия, учитывая опасность того, что Трамп может сделать свой запрет на учения еще более радикальным и строгим. Я наконец смог убедить Мэттиса хранить молчание, но это потребовало усилий.

Помпео, Мэттис и я встретились за завтраком в гостиной в понедельник, 18 июня, и к этому времени Данфорда составил свой список учений. Мэттис утверждал, что боеготовность начала ухудшаться из-за отмены учений и снижение боеготовности будет ускоряться. Мы все были обеспокоены целью, как ближайшей, так и долгосрочной, не допустить ухудшения боеготовности на полуострове. По мере того, как регулярная плановая ротация офицеров начала распространяться и новые люди заменяли более опытных, отсутствие учений могло сказаться самым пагубным образом. Эта дискуссия сделала 1 сентября потенциально важной датой.

Мэттис был обеспокоен тем, что отменит слишком мало учений и навлечет на себя гнев Трампа, но я подумал, что нелепо отменять слишком много, навлекая гнев республиканского большинства на Капитолийском Холме. В конце концов мы договорились, что Пентагон выступит с заявлением о том, что два крупнейших ежегодных учения будут “приостановлены” (то есть не “отменены”). Однако в целом, помня, что китайцы предложили Помпео в Пекине, чтобы мы в ближайшие два месяца очень настойчиво добивались прогресса в отношениях с Пхеньяном, мы установили 1 сентября в качестве даты, к которой можно оценить, действительно ли переговоры были продуктивными.

До конца недели Трамп пребывал в эйфории. В пятницу, во время брифинга разведслужб, он воскликнул:

— Я никогда не смог бы сделать это с Макмастером и Тиллерсоном. Помпео проделывает отличную работу. У этого парня? — он указал на меня, — тоже все отлично. Трамп был рад, что покончено с играми в войнушку, и сказал, что он рад, что его предыдущие попытки отменить их были “отклонены”, потому что в противном случае ему “было бы нечего продать!” Трамп также сказал, что Ким Чен Ын “имеет в себе порочную жилку”, и что он мог быть “непостоянным”, вспоминая раздраженный взгляд, который Ким Чен Ын бросил на одного из своих чиновников во время переговоров. Трамп подписывал заметки, фотографии и газетные статьи для Ким Чен Ына, вспоминая свой звездный час в Сингапуре.

Одно важное замечание, сделанное Трампом в конце июня, подчеркнуло потенциальный рост разногласий между США и Мун Чжэ Ином, что все больше беспокоило нас. Понаблюдав за Муном в действии, Трамп пришел к пониманию, что у Муна была иная повестка дня, чем у нас, поскольку любое правительство ставит во главу угла свои национальные интересы. Для Муна это, вероятно, означало акцент на межкорейских отношениях, а не на денуклеаризации. Более того, Трамп хотел получить хорошие новости о Северной Корее перед выборами в Конгресс в 2018 году. С этой целью он хотел, чтобы Юг ослабил давление на воссоединение с Северной Кореей, поскольку приоритетом США была денуклеаризация. Еще меня пугало, что перед выборами Трамп хотел слышать только хорошие новости, что, конечно, невозможно было гарантировать. А Помпео никак не желал приносить плохие новости — чего слишком легко было избежать, пойдя на уступки Северной Корее.

Помпео запланировал возвращение в Пхеньян на 6 июля. Я беспокоился, что государственная бюрократия была так рада возобновлению переговоров, что, как и на бушевских шестисторонних переговорах, каждая новая встреча была возможностью все расставить по своим местам. Действительно, госдеп уже составлял графики с “запасными позициями” для делегации США еще до того, как они встретились с настоящими, живыми северокорейцами после Сингапура. Я решительно подчеркнул Помпео, что никакие серьезные переговоры не должны начинаться до тех пор, пока мы не получим обязательства Пхеньяна предоставить полную базовую декларацию по их ядерной и ракетной программам. Для контролеров вооружений это был основной шаг, хотя и вряд ли тот, который гарантированный успех. Элементарной практикой было то, что участники переговоров сравнивали то, что объявлялось, с тем, что уже было известно о возможностях противника в области вооружений, и что такие сравнения представляли собой проверку добросовестности в переговорах, а в случае Северной Кореи — искренности их “приверженности” денуклеаризации. Если бы страна грубо исказила свои ядерные активы, это показало бы нам, насколько серьезными были бы эти переговоры. Я часто