Побуждение пересмотреть окончательную форму пророческих книг шло с двух сторон. Литературные исследования, проведенные в конце XX века, поставили под сомнение «археологическую модель» анализа библейских текстов – как ее называет Роберт Альтер. В этой модели различные текстовые слои определяются и тщательно рассматриваются, можно сказать, процеживаются сквозь сито. Сейчас вместо такой модели в большей степени проявляется тяга к эстетике – и к тому, как тексты предстают перед нами. Некто предназначил их к тому, чтобы мы читали их именно в такой форме; или, даже если никто и не имел такого намерения, книги в их нынешнем облике приглашают нас прочесть и воспринять их целостно. Об этом повороте к окончательной форме мы скажем больше в главе 17. Но с этой формой связана и богословская проблема, и ее источник – то, что порой называют «каноническим подходом» к Библии: это интерес к текстам как к части канона христианского или иудейского Священного Писания. Он придает всему богословский смысл, согласно которому библейские книги – это нечто большее, чем просто сумма частей, собравшихся воедино, если говорить в историческом плане, и создавших тексты, которыми мы теперь располагаем. С каждой из этих точек зрения, и литературной, и богословской, имеет смысл вновь подойти к текстам в их нынешнем облике и спросить, согласуются ли они с иудейской или христианской верой, даже если этого не делают их компоненты.

Тот, кто желал бы защитить традиционное мессианское толкование Книги пророка Исаии, мог бы, допустим, сказать, что книга глубоко связана с царствованием. Она проявляет интерес к поступкам царей Иудейских и содержит прорицания, в которых предвидится пришествие новых владык (опять же сошлемся на Ис 9:2–7 и Ис 11:1–9). Да, в главах 40–66 не говорится ни о каком новом царе, хотя Кир, царь Персидский, описан в них как помазанник Яхве (Ис 45:1). Но у пророчеств, согласно которым вернутся изгнанники и соберутся чужеземцы, есть связь с более поздними представлениями иудеев и христиан о мессианской эре, даже пусть Мессия как таковой здесь и не упомянут. В таком духе можно воспринять и понять всю книгу как связанную с поздним мессианизмом, – в котором тексты из книги использовались несомненно ради поддержки идей, что мы видели на примере типично мессианских текстов из «Псалмов Соломона», процитированных выше. И равно так же можно поспорить, что Книга Исаии в своем нынешнем облике дает нам ряд этических учений, которые все еще могут оказаться уместными для приверженцев религии в ее поздней форме: пророк Исаия порицает грех – и дает нам увидеть за этим соответствующие добродетели.

Впрочем, в обоих случаях такие прочтения, как кажется, идут против самой сути книги. Цари интересны Исаии в большей мере, нежели другим пророкам, но книга не предвещает прихода одного Мессии. На самом деле, если воспринять ее как целое, она выглядит еще менее мессианской, чем когда мы «разбираем ее на атомы» и вчитываемся лишь в определенные тексты, скажем, в Ис 9:2–7. В общем и целом, Книга пророка Исаии главным образом посвящена Иудее, Иерусалиму и их истории, их несчастьям и торжествам, – и это впечатление устраняется только аллегорическим толкованием, в свете которого Иерусалим преобразится в Небесный Град Божий (см. главу 15). Книга также содержит ряд ценных повелений, предписывающих читателю, как поступать, и ее можно рассмотреть как наставление в Торе – но только если наложить Тору поверх, превратить ее во внешние рамки и поставить условие, по которому Книгу пророка Исаии надлежит читать именно в этих рамках: никаких внутренних черт, способных нас к этому склонить, мы просто не сможем заметить. Книгу пророка Исаии можно обратить и в мессианское пророчество, и в этическое наставление, но лишь насильственно исказив то впечатление, которое она производит на читателя. Да, если сосредоточиться на окончательной форме, книга и правда воспринимается по-другому, чем если думать лишь о мельчайших деталях «кирпичиков», ее составляющих, – но это не делает ее хоть сколь-либо ближе ни к иудейскому, ни к христианскому пониманию Священного Писания.

И пророческие книги, и даже их отдельные части – это по сути своей ниспровергатели. Они подрывают и фундамент государственной религии, особенно религиозных культов древнееврейских царств, в эпоху, предшествующую Вавилонскому плену, а незадолго до пленения бьют по самим основам политических махинаций. Это можно скрыть, если выборочно подбирать цитаты, но стоит прочесть книги в целом, и перед нами проявится ясное осуждение того, что считалось религией в обществах, к которым обращались пророки. Возможно, их погибельные предсказания были чуть смягчены, когда добавились прорицания, внушавшие надежду – но они не были отменены: пророк Исаия говорит о том, как Бог «утешит народ Свой» (Ис 40:1), но только после того, как на них пало божественное воздаяние. И вряд ли можно сказать, будто он хотя бы намекает на то, что такого воздаяния можно избежать. Пророки бичуют грех народа, их удары ни на мгновение не ослабевают, и они не проявляют ни сочувствия, ни понимания того, что могло толкнуть людей на столь плохие поступки. Они всегда суровы и непреклонны. В них нет любезности, и в их книгах ее тоже нет: они не говорят «Мир, мир», когда мира нет (см.: Иер 6:14). Но в Еврейской Библии есть не только их слова – а другие тексты, как мы видели, ободряют намного сильнее. Поздний иудаизм принял близко к сердцу некоторые черты пророческой вести, особенно осуждение многобожия и поклонения кумирам, но и слегка смягчил голоса пророков, превратив их из обличителей в учителей: примерно так же христианство прислушивалось к голосам своих критиков, но главным образом видело в них глашатаев Благой Вести, предвозвещавших пришествие новой эры. Но при всей их изначальной суровости пророки дают нам ясное, четкое и характерное свидетельство, и, как мы увидим, его нелегко встроить ни в одну из религиозных систем, притязающих на пророческие книги как на часть своего Священного Писания.

В месопотамской культуре и в традициях Древней Греции очень ценили поэзию. Греция первой из культур развила «критическое» историописание в трудах Геродота и Фукидида, писавших прозой, но традиционный эпос, поэмы Гомера, как и месопотамский Эпос о Гильгамеше, написаны в стихах. «Исторические книги» Еврейской Библии, напротив, практически полностью состоят из прозы, а стихотворных повествований в Библии совершенно нет.

И тем не менее, в Библии тоже очень много поэзии. Порой, как кажется, древние поэмы словно впечатаны в прозаический рассказ. Превосходным примером станет плачевная песнь Давида о смерти царя Саула и царевича Ионафана и битве с филистимлянами на Гелвуйской горе (2 Цар 1:19–27) с ее рефреном: «Как пали сильные!» Говорится (2 Цар 1:18), что у нее даже было свое название – «Песнь Лука».