Правда, придётся изготовить ламповый генератор. Ничего, радиолаборатория их артели с этим справится…

Страна праздновала наступление Нового, 1937 года. Праздник семейный, домашний – и в их квартирке все были дома. Вместо ёлки обошлись еловыми веточками, да и то дядя Ваня ворчал: старорежимные, де, штучки, рождественские. В его комнате – как самой большой – накрывали стол. На кухне хозяюшки хлопотали у своих керосинок. Там была ещё и дровяная печь, но ею давно не пользовались: во времена нэпа вышел запрет из опасений пожаров, так с тех пор про печь и забыли.

Нарядно одетая Лина улучила момент и тихонечко, будто без интереса, спросила:

– А что ж ты теперь не пропадаешь по ночам?

Раньше Лавр объяснял свои исчезновения необходимостью ночных испытаний в лаборатории, а потому просто сказал:

– Нет теперь ночной работы.

На самом деле Леночка на него дулась. Лавр подтягивал её по истории и немецкому языку и вообще доставлял много радостей, но длящийся уже долго статус любовницы без определённых перспектив её сердил. С середины декабря она начала готовиться к зимней сессии в МГУ, на новогодье собиралась к родителям в Ярославль, и Лавр её не навещал.

Пока не позвали за стол, поговорили с Ликой о том, о сём. Сговорились в ближайшую неделю сходить на каток.

Наконец, сели за стол. Завели патефон. Пили, ели – Дарья Марьевна впервые «официально» разрешила дочери выпить спиртного, и Лина старательно делала вид, что и впрямь пробует вино в первый раз за свои восемнадцать лет. Лавр принёс гитару и пел им песни из репертуара Марка Бернеса. Дамы нашли, что голос певца он имитирует похоже.

Лина рассказала о своих успехах в журналистике.

Дядя Ваня тоже выпил, и как всегда ударился в воспоминания. На этот раз он почему-то забыл про побеги с каторги вдвоём с Феликсом Дзержинским, и поведал, как бежал с поселения, а с ним бежал большевик, имевший партийную кличку Микула Селянинович.

– В русской старине был такой богатырь здоровенный, – вещал он. – И мой Микула тоже крупный был, сильный. Я раз ногу подвернул, он меня через реку перенёс. И шли мы, и шли, на финской границе его сцапали, а я утёк.

– Ой, мой Лаврик тоже выдумщик был, – сообщила мама, смертельно обидев старика. – С самого детства выдумывал то одно, то другое, будто он в разных странах побывал. Восемь лет ему, помню, было: проснулся и заговорил на непонятном языке.

– Это был язык балтийских йотвингов, – засмеялся Лавр. – Я и сейчас могу вспомнить.

Он задумался, побекал, помекал, шевеля губами, и выдал непонятную фразу, которая, однако, не звучала простым набором звуков.

– Сам придумал, – сказала Анжелина.

– О чём это? – спросила Дарья Марьевна.

Лавр объяснил, что это моление богам об урожае.

– Бога нет, – стукнул по столу ладонью дядя Ваня.

– Да, конечно, – легко согласился Лавр. – В природе бога нет. Но в головах большинства представителей рода людского он есть.

Заспорили о боге. Молодёжь – Лина и Лавр, относились к этому «пережитку прошлого» с юмором, дядя Ваня – резко критически, зато женщины, включая жену старого большевика, бабу Нюру, с разной степени благожелательностью. Истины, как всегда, найти не удалось, а потом дядя Ваня коварно метнул «бомбу»:

– Вот у вас Троица с Христом, а у магометан – Аллах, а у этих, третьих, ещё один бог, забыл, как его. Что же: они землю втроём лепили? А? Или все правы, или никто. Я думаю, что никто. Так же думал товарищ Ленин! – и дед откинулся на стуле, довольный собой.

– Ля иляха илля Алла, – сказал Лавр. – Субханаху уа та’аля.[36] Я могу рассказать вам ужасную историю про мальчика, который жил как православный, потом он стал правоверным, потом его силой крестили католики, а потом опять его взяли в ислам.

– Это из книжки Эксквемелина?[37] – спросила Лина.

– Стал бы тебе Эксквемелин писать о православных, – засмеялся Лавр. – Это… Я не помню, где прочитал. Итак…

Он выдал на гитаре тревожный проигрыш, и, подыгрывая себе, начал рассказ:

– Жил был русский мальчик, было ему в начале той истории пятнадцать лет. Не уберёгся он: бежали мимо крымские татары и взяли его в полон. Отвезли в Крым, продали туркам в рабство, а турки его тут же в Крыму перепродали венецианцам, а те посадили его за весло своей галеры вместе с другими рабами, и, махая веслом, доставил он их груз – русские меха и мёд – в Европу, а там уже перепродали его ещё раз. Он мог бы гордиться и радоваться, что цена его всё выше и выше! – но не радовался он, потому что оказался на островах Средиземного моря на сахарных плантациях.

– Там сахар не растёт, – запальчиво сказала Лина.

– Да, теперь его там не сажают, – согласился Лавр, – но пока европейцы не захватили Индию, Африку и Антильские острова, сажали. Правда, он был фиговенький. Вот. Не сбивай.

Он опять забренчал на гитаре и продолжил:

– На остров напали арабские пираты, и перепродали мальчика в Марокко. А здесь, поскольку он хорошо знал арабский язык и умел правильно молиться, его, иншааллах, от рабства сразу освободили!

– Когда это он успел так хорошо всё выучить?

– Он был талантливый мальчонка. Не сбивай, говорю. И вот по приказу эмира ушёл он с караваном через Синайский полуостров к Красному морю. Два года плавал там в Индийском океане, собирая нужное эмиру. Совершил хадж, и возвращался к своему эмиру, но корабль их отбили португальцы. Тут ему просто повезло. Облик он имел не арабский, и заговорил с этими очередными пиратами на понятном им языке. И ещё: у него не было оружия. Поэтому его пощадили и взяли к себе на вторые роли. Так он – Misericordia Domini![38] – опять стал католиком.

Матушка махнула рукой: «Вот выдумщик!». Баба Нюра посмотрела на часы и закричала:

– Кончайте болтать! Уже двенадцать часов!

Они расхватали стаканы, фужеры и рюмки, наполненные вином, и закричали «Ура!».

Появление в секретной лаборатории Praeteritum project отца Мелехция предотвратило правительственный кризис в Британии.

Дело в том, что тремя днями раньше из Брюсселя, где проходил саммит НАТО, исчез высокопоставленный британский генерал сэр Чарльз Гордон Пендлтон Френч, виконт. Во время выступления генсека НАТО он, по словам очевидцев, слегка придремал, а потом неожиданно встал, вышел из зала заседаний и больше его никто не видел!