Представленные в речах на собрании взгляды и идеалы не увлекли Туве, и она отнеслась ко всему мероприятию весьма настороженно. Для нее, как всегда, была важна ее независимость. В письме к Еве Туве описывала, как шведскоязычные художники по своему обыкновению подчеркивали желание по-прежнему оставаться индивидуалистами, не зависеть ни от кого и спокойно работать. Они боялись заполучить политическое клеймо и отказывались подписываться под националистическими идеями, то есть, по словам Туве, озвучили свои привычные убеждения. Споры во время собрания только увеличили пропасть между двумя языковыми группами. Тем не менее, после бурной дискуссии и аргументации «за» и «против» большая группа шведскоязычных художников все же вступила в ряды «Киилы». Объяснили они свою активность довольно своеобразно, сказав, что отказаться было бы невежливо. Это позабавило Туве. Собрание широко обсуждалось в прессе, и Фаффан был вне себя от гнева, когда узнал, что шведскоговорящие интеллигенты участвовали в собрании «коммунистов». Туве с присущей ей иронией прокомментировала: «Представляю, что бы он сказал, узнав, что и я там присутствовала».

Шведскоязычным деятелям культуры было нелегко разделять идеологию членов «Киилы», и понемногу они начали выходить из объединения. Туве тоже было сложно принять и разделить чью бы то ни было идеологию. Несмотря на многочисленные примеры среди художников, таких, как Тапса, группа Атоса «Ню Тид» и прочие идеологические объединения, в которые входили знакомые по встречам в Кауниайнене, Туве была и оставалась непоколебимой противницей искусства, подстраивающегося под нужды общества, за что и получила, как снобка, прозвище, которое означало — «искусство ради искусства». В числе тех, кто укорял Туве за недооценку социального искусства, была и Ева Коникова, так что Туве приходилось эмоционально отвечать на ее обвинения.

«Пока я пишу, я не думаю об остальных… Я работаю для себя, а для кого еще мне нужно рисовать? Я пытаюсь выразить себя… Ненавижу тенденции в искусстве. Из-за войны в живописи стали главенствовать темные тона и национализм. Может, истинное влияние войны на искусство мы увидим спустя пару лет, кто знает. Каждый художник изображает не только свой мир, но еще и свое время. Мою живопись обвиняют в техничной бесчувственности».

Туве не разделяла идеологических воззрений своих друзей и была неспособна глубоко верить в то, что считали важными ее близкие и любимые люди. Подчас это огорчало ее. Год за годом она объясняла, что для нее значение искусства лежало в идее «искусство ради искусства». Она считала, что искусство нельзя использовать [в политике] или ставить на службу иным целям. Искусство, в ее понимании, не являлось инструментом революции или способом построения социального благополучия. Оправданность искусства заключалась в самом искусстве. Позже она описывала эти переживания в рассказе «Письма к Кониковой», опираясь на собственные записные книжки и переписку военного времени.

«И вот теперь, хотя бы один раз, я скажу, что наслушалась их более чем достаточно… этих дискуссий о социальной ответственности и общественном сознании, этих высоких слов о народе. Я отказываюсь от того пресловутого социального, тенденциозного искусства, в которое я не верю! Я верю в l’art pour l’art. И на этом — точка!

Тапса говорит, что в искусстве я сноб и мои рисунки асоциальны. Разве натюрморт с яблоками асоциален?! Что вы скажете о яблоках Сезанна, ведь в них заключена сама идея Яблока, идеальное воплощение!

Тапса сказал, что Дали работает только для себя самого. Потому что для кого иначе ему рисовать? Я просто спрашиваю! Пока работаешь, не думаешь о других, не смеешь о них думать! Я полагаю, что каждое полотно, натюрморт, ландшафт, все что угодно — в самой глубине души автопортрет»[10].

Партийную политику Туве считала отвратительной. Она анализировала свое отношение к общественным объединениям и пришла к выводу, что всевозможные народные собрания ее просто пугают. Она не понимала, почему индивидуальность приравнивается к антисоциальности и считается отрицательным качеством. Туве часто провозглашала, что ненавидит не только подстраивающееся под общественные нужды искусство, но и разнообразные собрания и общественную деятельность.

С годами позиции и мнения Тапсы и прочих деятелей искусств, принадлежащих к левому фронту, становились все более резкими, а их взгляды на искусство были все сильнее окрашены политическими воззрениями. В 1950-е годы Тапса и Свен Грёнвалл были председателями «Киилы». Новые направления в искусстве вызывали подозрения, большая часть которых связывалась с политическими взглядами.

Современные западные направления изобразительного искусства проникли в Финляндию позже, нежели в остальные европейские страны, и давали пищу для активного обсуждения. Наибольшее осуждение вызывало абстрактное искусство, которое рассматривали как американскую пропаганду и считали оружием холодной войны, направленным против социалистического реализма. По словам Тапиоваары, мировоззрение художника должно было включать в себя в равной мере этику и эстетику. Он считал абстракцию американским заговором в искусстве. Туве пришлось столкнуться с такой оценкой, когда она, подобно многим, в 1960-е годы заразилась новым веянием и выбрала абстракцию в качестве языка самовыражения.

В конце концов отношение Туве к той картине мира, которую предлагали левые, социал-демократы и коммунисты, так и не прояснилось. На основании ее писем и записных книжек можно сказать, что ее интересовала только идеологическая связь с творчеством и прежде всего с собственным творчеством. Ее позиция была в какой-то мере извиняющейся. В 1948 году она писала в записной книжке: «Всю жизнь я буду асоциальным — аполитичным художником, так называемым индивидуалистом, который рисует лимоны, пишет сказки, коллекционирует странные предметы и хобби и презирает народные собрания и объединения. Это может показаться смешным, но именно так я хочу прожить жизнь».

Социально ориентированное искусство, как и все искусство в целом, являлось лишь небольшой частью левой идеологии. Остальные политические темы, всплывавшие время от времени, Туве в письмах к Еве никак не комментировала. Ее собственные политические взгляды были близки к общему мировоззрению финской шведскоязычной интеллигенции. Этому мировоззрению присущи толерантность, то есть принятие различий во взглядах. Тем не менее, левые ценности совсем чужими для Туве не были. В противном случае вряд ли были возможными ее отношения с Тапиоваарой и Виртаненом. Столь же невозможной была бы дружба Туве с носителями левой идеологии и в целом с людьми, принадлежащими к избранному кругу гостей в доме Атоса в Кауниайнене. При всем этом у Туве хватало смелости доносить свое мнение о политиках в виде карикатур на них.

Несмотря на то что Туве была открыта для новых взглядов и идей, ни о каком принятии или понимании не могло быть и речи, если дело касалось войны или фашизма. Она была безусловным пацифистом и антифашистом. Ее взгляды и привычки шли впереди своего времени, и Туве можно смело назвать феминисткой, хотя она никогда не употребляла этот термин в отношении себя самой. Между тем ее открытость повлияла на жизнь сексуальных меньшинств в Финляндии. Несмотря на то что Туве не рвалась на баррикады отстаивать свои права, ее жизнь, ее книги и выраженная в них открытая и естественная позиция оказали огромное влияние на жадную до скандалов атмосферу скрытности, царившую в то время в стране.