– Это ужасно, Кирилл! – произнесла она. – У меня кончились деньги.

– Я догадывался об этом, – ответил я. – У денег, к сожалению, есть такое паршивое свойство: они иногда кончаются. В связи с этим я намерен ограбить сейф.

– Правильно! – поддержала Ирэн и захлопала в ладоши. – Хорошо бы для начала выяснить, где этот сейф стоит?

– У меня в кабинете, – ответил я.

По ее лицу было видно, что наша милая игра перестала ей нравиться. Ирэн нахмурилась. В ее душе началась жестокая борьба двух титанов, двух главенствующих желаний. Неодолимую тягу к продолжению праздника жизни медвежьей хваткой заламывал страх за мою судьбу. Ирэн прекрасно сознавала, чем может обернуться для меня попытка проникнуть в агентство. Увы, от милиции мы должны были прятаться так же, как и от убийцы.

– Ты хочешь, чтобы тебя арестовали, заковали в наручники, обрили наголо и одели в арестантскую робу? – спросила она.

– Приказы начальника не обсуждаются, – напомнил я. – Ты должна думать только о том, как бы побольше заработать денег, а не про мои наручники. В сейфе, да будет тебе известно, лежит твоя получка за июль и еще премиальные.

Ирэн проглотила пилюлю, но чем возразить, не нашлась. А меня уже понесло:

– И еще я хочу отдать тебе долг.

– Какой долг? – удивилась Ирэн и захлопала глазами.

– За водку и шампанское, за ночлег у бабушки, за врача и кафе.

– Какой же это долг? – смутилась Ирэн. Несмотря на сумрак, я увидел, как она покраснела. – Глупости какие! Ничего ты мне не должен. И даже наоборот…

Но я с пониманием и печалью на лице покачал головой.

– Нет, Ирэн, нет. Ты не настолько богата, чтобы делать такие щедрые жесты.

Амба, романтический вечер безнадежно испорчен! Глаза Ирэн, такие восторженные и веселые минуту назад, потухли, губы напряглись, внешние края бровей опустились. Она обхватила себя руками, словно ей стало холодно и одиноко. Наверное, я приличный зануда. Но эти слова прозвучали помимо моей воли. Это говорил заложенный во мне инстинкт сохранения мужской независимости. Он сильнее моего разума и моих желаний. Потому что он мудрый и всегда зрит в корень.

– Пойдем! – Я опустил руку на плечи Ирэн. Она легко повела плечами, ушла из-под моей руки, выпрямилась, вытянулась, как зенитная ракета на старте – стройная, тоненькая, гордая.

– Да, пойдем! – ответила она. – Омерзительный сквер! Здесь пахнет собаками.

Когда мы сели в машину, она ультимативно заявила:

– В контору пойду я. Потому что если тебя арестуют, ни зарплаты, ни премии мне уже не видать. А я не настолько богата, чтобы работать на тебя бесплатно.

– А я не доверяю тебе свой сейф! – отфутболил я.

Кажется, я не рассчитал, и ответный удар получился слишком сильным.

– Не доверяешь?! – повторила Ирэн и сжала губы. – Странно, как ты, в таком случае, вообще можешь со мной работать? Тебе давно следовало меня уволить! Может, написать заявление?

Мы дошли до опасной грани. Мой инстинкт увлекся настолько, что пора было подключать мозги. Мне казалось, что Ирэн стоит на краю пропасти и балансирует. Дунь на нее – и она упадет.

– Извини, – сказал я примирительно и повернул ключ зажигания. – Я сам не знаю, как у меня такое с языка сорвалось. На самом деле я тебе доверяю. Как самому себе.

Ирэн знала, что это правда, и расслабилась. Она недолго боролась с собой и, глянув на меня отсыревшими глазами, произнесла:

– И все-таки тебе не стоит заходить в контору. Снаружи или внутри может быть засада. А если тебя упекут в СИЗО, мне одной будет очень трудно. Я без тебя не смогу найти убийцу. Я вообще без тебя пропаду. У меня кроме тебя…

Она, словно альпинист на гребне, балансировала от одного края пропасти к другому. Теперь она была близка к тому, чтобы расплакаться и объясниться мне в любви… Какая же она легкая и подвижная! Для нее от любви до ненависти даже не шаг – гораздо меньше. Скажу ей что-нибудь приятное – и она уже счастлива. Выдам какую-нибудь грубость – и для нее свет меркнет. Она вся в моей власти. Я могу играть ею, как теннисным мячиком. Но это вызывает во мне только жалость, как к бездомной кошке, которая стоит на крыльце и с надеждой заглядывает в глаза. Только жалость…

Мы медленно ехали по ночному городу. Блики от многоцветных реклам полоскались в салоне, словно цветное белье в стиральной машине. Нас обгоняли автомобили, из которых вылетали тяжелые звуки музыки, словно улицы запрудили самоходные шарманки на колесах. Ирэн не спрашивала, куда мы едем, и уже не настаивала, что первой зайдет в агентство. Она быстро уставала от борьбы со мной и от тоски, какую вызывала моя индифферентность. Она застыла в стройном напряжении, не касаясь спинки сиденья, только руки ее, лежащие на коленях, были неспокойны, и пальцы боролись, терзая друг друга, заламывая и сдавливая…

Я остановил машину за квартал до конторы. Ирэн вынула из сумочки ключи и сжала их в ладони. Если ей очень хочется, пусть зайдет в агентство первой. Но сначала надо убедиться, что у дверей не выставлены постовые.

Мы пошли по дворам, выбирая не самый короткий путь. Свет редких фонарей с трудом пробивался через могучую листву деревьев. Из раскрытых форточек доносилось приглушенное бормотание телевизоров. Это был обыкновенный жилой район, отодвинутый подальше от моря, поближе к горам. Курортники здесь отродясь не водились, и потому ни музыка, ни свет никому здесь не были нужны. Вокруг было темно и тихо.

Я заметил, что чем меньше оставалось до конторы, тем быстрее мы шли. Когда поравнялись с углом дома, в котором находилось агентство, Ирэн уже едва ли не бежала. Я положил руку ей на талию и попросил, чтобы она обняла меня за шею. Так, скрутившись бубликом, ходят влюбленные подростки – захочешь, не оторвешь друг от друга. Ирэн часто приходилось играть разные роли. Эту она играла с удовольствием. Склонила головку мне на плечо, стала ноготочками по щеке скрести, ее бедра увеличили амплитуду движения, туфельки лениво шарк-шарк по асфальту, будто от истомы ножки совсем ослабели…

Мы свернули к фасаду и медленно поплыли вдоль акаций, где я когда-то, очень давно, в другой жизни, парковался и очень сердился, если место в тени было занято кем-то другим. Ирэн приподняла голову и стала пялиться на козырек подъезда, табличку и дверь агентства. Я уже увидел все, что хотел, и уводил Ирэн в темноту кустов, но она изо всех сил старалась притянуть меня к конторе. В какой-то момент я перестал сопротивляться, Ирэн мгновенно захватила инициативу, остановилась, повернула меня спиной к агентству, встала на цыпочки и обвила мою шею руками.

Мы стояли под тусклым фонарем на пустынном «пятачке» под стенами неряшливого, опутанного бельевыми веревками жилого дома, набитого ругающимися, пьющими, храпящими людьми. Мы стояли неподвижно и демонстративно, как памятник последним романтикам, и Ирэн, пользуясь актерской вседозволенностью, целовала меня, я бы даже сказал, вцеловывалась в меня; она сосала, смаковала мои губы так, что я чувствовал языком влажный ряд ее зубов, и вкус шампанского, и волнующий запах помады, и мне не хватало воздуха, и, наверное, я слишком громко сопел. Роль Ирэн была сложной, глубокой и драматической. Ее героиня прощалась со своим возлюбленным навеки. Последний поцелуй – и она уедет из этого милого курортного города куда-то на север, и они больше никогда не встретятся, и память о нем превратится в маленький рубец на ее сердце… Ирэн отстранилась, почти оттолкнулась от меня, опустила лицо, руки и снова стала маленькой – почти на голову ниже! – и мне уже казалось невероятным, что она смогла дотянуться своими губами до моих.