Феодосия тихонько подошла поближе и впервые за несколько месяцев смогла разглядеть себя с изрядной печалью. Особую грусть вызвали короткие волосы, бывшие когда-то золотистыми косами. Удрученно вгляделась в обветренное лицо, морщинку на бледном лбу, кротко вздохнула со словами: «Господи, колико же мне уж лет? Али девятнадцать? Как стара!» – и боле не осмелилась воссесть на кресло, а принялась глядеть под ноги. Но едва рассмотрела голубой ковер – вытканные цветы непривычно выступали над поверхностью пушистыми выпуклостями, – как двери распахнулись слугою и влетел Соколов в пышных замшевых портках и кафтане выше ляжек.

Феодосия не знала, куда глаза девать от стыда.

– Здравствуйте, Андрей Митрофанович.

– Андрей! Просто Андрей! Как доехали, брат?

– Дошел с Божьей помощью.

Соколов сел в кресло и заложил одну ногу поверх другой!

Феодосия отвела взгляд, смущенная видом голеней. Между диванами (ежели это были они) стояли голубые и белые фарфоровые бочонки, в которых росли деревца в рост человека, унизанные ярко-желтыми лимонами и огненными мандаринами! Феодосия узнала сии померанцы по ботаническому травнику, который изучала в монастыре. На бронзовых подставках были укреплены зеркала, установленные так, что отражали дневной свет, усиливая освещение гостиной.

– С какой целью, брат, ходишь, аки странник, когда стоит тебе прислать человека с запиской и будет послан за тобой воз? Учителя моих бамбини не ходят пешеходами. Это не сообразно моему положению. Наветчики разнесут, что Андрей Соколов скаредничает, экономит на здоровье наставников.

– Благодарю, Андрей… Митрофанович, – не решилась Феодосия назвать боярина просто по имени.

– Садись! Будь как в доме!

– Скорее как в чертогах Соломоновых, – похвалила хоромы Феодосия. – Вижу, у вас и инженерные устройства используются. Система зерцал?

– Люблю новины техники! Недавно прочитал про римскую самоходную коляску. К сожалению, чертежа или сколь внятного описания в книге не было. А хотелось бы проехаться по Москве в такой карете.

– Думаю, сие несложно, – скромно сказала Феодосия. – Полагаю, там система зубчатых колес передает мускульные движения на ходовые колеса.

– Мускульные?

– Мышцевые. В центре воза, внутри полога, чтоб не видно было снаружи, установите колесо, как на мельнице. В нем будет идти человек, как белка в колесе. А далее… Позвольте доску вощеную али бумаги и чем писать?

На звонок боярина мгновенно явился слуга и проворно принес лист дорогой сливочной бумаги и свинцовый карандаш.

Феодосия с благоговением взяла его в руку.

– Италийский?

– Ей, из Флоренции. Возьми себе. У меня еще есть.

– Нет-нет… – пролепетала Феодосия. – То дорого.

– Брось, отче! Черти скорее самоходную коляску.

Феодосия набросала от руки чертеж в трех проекциях.

– Посчитать передаточные числа, диаметры и нужную скорость требуется время.

– Колико много?

– С час.

– Прикажу готовить нам закусить. А ты, Феодосий, вычисляй спокойно. Сам Бог занес меня в ваш балаган! – задорно воскликнул Соколов. Но тут же поправился: – Прости, на ваши инсценированные чудеса. Хотя загадка петухов долго не давала мне покоя. Как вы вместо черного подметывали белого?

– Горячей молитвой, – с нарочито серьезным видом ответила Феодосия.

– Секрет?

– Именно.

– Умеешь хранить секреты?

– В монастыре по-другому нельзя.

– Тогда тебе не трудно будет скрыть устройство моей самоходной повозки?

– Думаю, нетрудно.

– Белиссимо! Вознагражу за это.

– Благодарю, но мы, монахи, не имеем права брать себе ничего. Все принадлежит монастырской общине. Потому, ежели возымеете намерение подать посильное жертвование, то все с благодарностью будет передано игумену.

– Уговорились! Твори расчеты. А я пришлю тебе сейчас оркестр для внутреннего равновесия.

Феодосия повела очами, не зная, что и подумать, и принялась делать расчеты. Одну из формул запамятовала, так что пришлось выводить ее из того, что помнилось.

Одна сторона листа была уж исписана, как послышался шум и в гостиную вошел квартет музыкантов. Поклонились Феодосии, встали в углу и заиграли итальянскую мелодию. Феодосия пришла в смущение. Мысли сбились. Карандаш в руке дрожал. Когда же музыканты начали выводить третью мелодию, она набралась смелости и сказала, прижав к груди длани:

– Молю не трудиться из-за моей скромной персоны.

Двое артистов опустили инструменты, двое же продолжили выводить песенки.

– Приказано! – не останавливаясь, ответствовали они. – Вам, отче, не сумеречно писать?

– Темновато.

Тут же был вызван слуга, который запалил… что же? Феодосья пребывала в удивлении. Под потолком висели вроде шандалы для свеч, если бы только на шандалы навешивали ряды сверкающих брильянтов разных форм и размеров! Промеж брильянтов укреплены были голубые, зеленые и рубиновые стаканчики, в которых зажглись фитили. Горели они от масла, но Феодосия об сем не знала. Потому сверкающее сооружение потрясло ее до полного восторга.

– Лепота какая! Колико же может стоить лампа, унизанная брильянтами?

– Сие не брильянты, – пояснил музыкант. – Сие итальянские кристлы. Хрусталь, по-русски.

Феодосия не нашлась, чем завершить разговор, и смиренно попросила сыграть самую тихую песенку из репертуара музыкантов.

– «Пиано дель соль»? – предложил старший.

Все кивнули.

Зазвучала нежнейшая мелодия.

Усилием воли Феодосия сосредоточилась на расчетах и через четверть часа таки вывела диаметр ведущего колеса и число зубцов в передачах.

Едва выдохнула облегченно от состоявшейся умственной натуги и удовлетворенно улыбнулась от решенной задачи, как прилетел Соколов и в нетерпении заглянул в бумагу.

– Готово, – скромно сообщила Феодосия. – Это ежели вам захочется сделать механическую повозку. Но есть теоретическая возможность двигать ее баллистически, как потешную ракету.

– Это как? – с интересом спросил Соколов, увлекающаяся натура.

– Не могу пока сделать точные расчеты, – виновато призналась Феодосия. – Нужно провести ряд экспериментусов с порохом и ступой. Примерно то же, что в огнеметной пищали, полагаю. Но пока нет средств закупить пороха и других химических веществ.

– О чем вопрос?! Сколь надо денег?

– Могу прицениться и сообщить.

– И не мешкая! А теперь прошу на скромный динер.

Феодосия отказываться не стала, ибо пронзила ее тайная восторженная мысль, что динер – это некое скоморошье представление и могут на нем оказаться товарищи возлюбленного ею Истомы…