мужа, она бросилась навстречу вошедшим. Агамемнон сорвал с себя аккордеон и всем телом навалился на Аристотеля с такой силой, что тот едва устоял на ногах.

Казалось, объятиям, слезам, смеху и радостным восклицаниям всех троих не будет конца.

Все в зале притихли, наблюдая эту сцену.

Наконец Аристотелю удалось вырваться из цепких объятий брата. Он обернулся к молча стоявшей у порога Ширин.

– Агния, Агамемнон, познакомьтесь, это моя жена, Тамара. – Аристотель намеренно сказал это по-русски.

– Которая по счету, брат? – по-гречески спросил Агамемнон.

– Первая и последняя, брат! – по-русски ответил «Константинов».

Поцеловав протянутую руку Ширин, Агамемнон стал по стойке «смирно» и с пафосом произнес:

– Такая красивая женщина мой ресторан еще не посещала. Если не возражаете, мы сделаем фото, и ваш портрет будет висеть… рядом с Жаком Шираком, он ведь теперь президент Франции. Соглашайтесь!

«Слава богу, что сказал это Ага по-гречески, – мелькнула мысль у Аристотеля. – В противном случае Ширин была бы в шоке от такого предложения: можно себе представить, какие ассоциации у нее вызывают ее портреты, выставленные в публичных местах. Ведь всегда найдется хоть один посетитель, который помнит ее фото в порнографических журналах. Вот был бы конфуз!»

– Ага! – отчеканил Аристотель по-русски. – Во-первых, Тамара не знает греческого, а во-вторых, мы здесь в служебной командировке. Ты понял, что я имею в виду? Так что извини, но твое предложение отклоняется!

– А-а, ну да, конечно! Ты всегда хотел стать разведчиком… Значит, ты им стал, и здесь, конечно, инкогнито. Разумеется, тогда ни о какой фотосъемке не может быть и речи. Все! Пошли к столу, а то что-то в горле пересохло! Агния, принеси нам для начала «Ретсину». И «пикилу» не забудь!

Ага теперь говорил только по-русски.

– «Ретсина»? Это что такое? – наклонившись к Аристотелю, шепотом спросила Ширин.

– Деточка моя милая, «Ретсина» – это сухое вино розоватого цвета с острова Крит. Его выдерживают не в дубовых, а в сосновых бочках, поэтому, когда его пьешь, возникает иллюзия, будто ты гуляешь в хвойном лесу. По своим вкусовым качествам оно превосходит многие французские вина. Подается в качестве аперитива или к рыбе. Хотя гурманы пьют его и с мясными блюдами…

– А «пикила»?

– Это ассорти из холодных закусок, где преобладают разные сорта сыров и маслины. Уверен, что ничего подобного тебе пробовать еще не доводилось, впрочем, как и все остальное, чем сегодня собирается попотчевать нас Ага…

После «пикилы» последовали салат из даров моря, долма, улитки по-бургундски, фаршированные кальмары. На горячее были поданы гамбасы – шашлыки из только что родившихся ягнят и «мусака» – жаренные на вертеле баклажаны, сыр, лук и помидоры.

«Ретсина», янтарное «Шабли» и «Бургундское» цвета спелого граната лились рекой, а тостам, казалось, не будет конца.

В заключение трапезы на столе появилось блюдо с греческим деревенским сыром, который греки запивают «киром» – смесью шампанского с соком из красной смородины свежей выжимки.

Ширин, наклонившись к Аристотелю, прошептала:

– Какая прелесть, Ари! Нельзя ли взять с собой баночку этого напитка?

– Мы можем и сами его приготовить, надо только попросить у Аги красной смородины и узнать, в каких пропорциях он смешивает сок с шампанским. Ведь «кир» надо пить сразу после приготовления.

Обслуживал компанию высокий, под два метра, красавец официант. Наметанный глаз Аристотеля сразу определил, что в его жилах течет изрядная доля африканской крови: волосы черные, курчавые, губы и нос хотя и не расплющены, как у негроида, но карие глаза большие, округлые, белки с синевой, какие обычно бывают у африканцев. Но более всего Аристотеля удивило то, что Ага обращался к нему по-русски, лишь иногда употребляя греческие слова, в основном названия блюд.

Наконец «Константинов» не выдержал и обратился к брату по-гречески:

– Послушай, Ага, у тебя, оказывается, экзотика не только на столе, но и в зале…

– Что ты имеешь в виду?

– Официанта, который нас обслуживает…

– А-а, Мустафа… Он человек очень сложной биографии. Иногда мне кажется, что Мустафа – россиянин, хотя, устраиваясь ко мне на работу, предъявил настоящий французский паспорт. Да и говорит он по-русски свободно. Подозреваю, что раньше он служил во французском Иностранном легионе…

– Почему ты так решил, Ага? – настороженно спросил Аристотель.

– Он как-то обмолвился, что пришлось повоевать, а где, когда, на чьей стороне – молчит. Поэтому я и решил, что он бывший легионер…

– А где он выучил русский?

– Этого я, Ари, не знаю… Впрочем, я его не подвергал допросу, как это ты делаешь сейчас со мной!

– Прости, Ага, но ты сам меня спровоцировал на выяснение биографии Мустафы…

– Я? Каким же образом?

– Ты упомянул французский Иностранный легион. Мне кажется, ты просто не знаешь, что этот легион – сборище выкидышей рода человеческого. Уголовники, стремящиеся уйти от правосудия, от наказания за тягчайшие преступления, за которые как минимум полагается пожизненное заключение. И это – в лучшем случае. Обычно под знаменами Иностранного легиона прячутся те, кому грозит смертная казнь. Пойми меня правильно, брат! Я не из праздного любопытства расспрашиваю тебя о Мустафе. Я беспокоюсь о тебе… Ладно, оставим эту тему. Пожалуй, я сам займусь этим загадочным мулатом!

– Но ты же в Париж прибыл, как я понимаю, по своим шпионским делам плюс жена… Когда уж тебе заниматься Мустафой?! Да и стоит ли? Откровенно говоря, Ари, в том, что он – не бывший уголовник, я уверен на все сто процентов!

– Откуда такая уверенность?

– От жизненного опыта и знания людей. Мустафа – порядочный, надежный и не раз мною проверенный в делах человек. Заметь, в делах весьма щекотливых…

– Тогда давай, выкладывай все, пока женщины ушли на кухню…

– Ну, если ты настаиваешь, Ари… Мустафа официально числится у меня охранником, а не официантом. Он штатный сотрудник охранного бюро «Легионер». Но там ему платят гроши, вот он и подрабатывает у меня официантом.

– Получается, что он работает у тебя на двух должностях? Сколько же ты ему положил?

– Немного… Впрочем, основной его заработок – в чаевых. Поверь мне, Ари, это общепринятая на Западе практика. Кроме того, он кормится здесь. Живет с нами на втором этаже, у него отдельная комната. Денег я с него ни за еду, ни за проживание не беру. Так что, думаю, обижаться ему не на что. Хотя, конечно, работа у него адская. Ну, представь, двенадцать часов на ногах. И, несмотря на то что зал у меня крошечный, за смену он, по моим подсчетам, проходит километров 20–30. Да не прогулочным шагом с тросточкой в руках, а бегом с подносами. И так – через день. У него есть сменщик, француз Жюль, но