Мы прожили в этом доме три года, но, конечно, никогда там подолгу не задерживались и постоянно были в разъездах. До того как мы сняли этот дом, мы подписали договор аренды на три маленькие квартирки в огромном здании рядом с авеню д’Орлеан. Оно было построено для художников, и в каждой квартире имелась своя мастерская. Строили его из дешевых материалов и с тонкими стенами. Джон не выносил шума и потребовал, чтобы в наших квартирах поставили пробковые стены. Компания, владевшая зданием, разорилась и закончила работу только через несколько лет. К тому времени мы уже жили в нашем доме-небоскребе. Мы пытались вернуть вложенные деньги, но французы умеют очень крепко держаться за то, что уже у них в руках. Нашему адвокату не удалось отвоевать ничего из тех двух тысяч долларов, которые мы заплатили за аренду, перепланировку и так далее. Могла ли я знать, какую услугу я оказываю своему будущему мужу. Когда спустя много лет я познакомилась с жильцом той квартиры, он рассказал мне, что его мастерскую значительно улучшила какая-то сумасшедшая американка, сделав в ней пробковые стены, как у Пруста. (Этим жильцом оказался Макс Эрнст.)

Джон отвез меня в Антверпен к Эмили на нашем новом «Деляже». Ей оставалось провести с мужем, менеджером рекламного агентства, последние шесть месяцев. Это было худшее время для поездки на север: всю дорогу мы ехали сквозь туман. Мы провели там недолгое время, и лучшее, что мы сделали, это послушали оперу Моцарта «Дон Жуан» на фламандском. На обратном пути я набила машину сигаретами «Плейер» бельгийского производства — они стоили гораздо дешевле французских. На границе автомобиль стали обыскивать и извлекли сигареты из всех тайников. Каждый раз, когда офицер таможни спрашивал меня, есть у нас еще сигареты, я говорила, что он уже все нашел, и каждый раз он, к моему стыду, находил все новые. Наконец он забрал у нас все и серьезно оштрафовал, сказав, что мог бы и конфисковать автомобиль, но не станет. Он отнял у нас все до пенни и все сигареты, и нам пришлось ехать до дома с пустыми карманами.

Той зимой мы часто виделись с Гарольдом Лебом, моим кузеном и бывшим редактором журнала «Блум». Мы с Джоном испытывали большую симпатию к Джин Горман, чей муж, Герберт Горман, писал книгу о Джеймсе Джойсе. Горман носил в кармане ответы от людей, которым он писал о Джойсе. Они были ужасно обидные, но он радовался этим письмам и как будто не осознавал, насколько они для него оскорбительны.

Джон никогда не желал идти спать. Он любил сидеть за разговорами и выпивкой до поздней ночи. Джин Горман, с которой мы виделись почти каждый день, судя по всему, нажаловалась на нас Джойсу, потому что однажды она пришла к нам со стихотворением, которое он ей написал о нас:

Миссис Герберт Горман, которой не нравится, что ее гости засиживаются допоздна:

Я сильно ревновала к Джин Горман — Джон был от нее в восторге. Мне самой она тоже нравилась; она была бойкой, гордой крошкой. Напоминала ящерицу. Она была несчастлива в браке, и, хотя собиралась расстаться с мужем, ей хватало гордости и характера хранить абсолютное молчание касательно своих личных дел даже в нетрезвом состоянии. В конце концов она уехала в Америку, получила развод и вышла замуж за Карла ван Дорена.

Пегин в то время ходила в двуязычную школу Мэри Джолас в Нюи и была очень счастлива. Дорис отвозила ее туда каждое утро на маленьком «пежо», который я ей купила для поездок по Парижу, и каждый вечер либо Дорис, либо мы с Джоном забирали ее оттуда. По большому счету, я проводила с ней в день только этот час — утром мы просыпались, когда она уже была в школе.

Джон спал плохо и поздно вставал. Большую часть дня он читал и каждый вечер ходил в клубы на Монмартре, кафе на Монпарнасе или в гости к друзьям, или же мы принимали знакомых у себя дома. Джон всегда искал общества после шести вечера, поэтому, когда Пегин спускалась на ужин и ложилась спать, мы обычно отправлялись на поиски людей. Иногда мы приводили на ужин неожиданных гостей, но еды всегда хватало. У нас был удивительный повар. Когда Джон засиживался где-то допоздна, а делал он это часто, мне становилось скучно, и я шла домой без него. В те дни я почти не пила и не могла держаться с ним наравне. Порой он целый день проводил в постели с похмельем и поднимался только вечером. Я ужасно злилась, потому что мне казалось, что он лишает меня своего времени. Он никогда не просил меня уйти и расстраивался в мое отсутствие не меньше, чем я сама. Он очень зависел от меня и не любил терять меня из виду.

В мае мы вместе с Мэри Рейнольдс поехали в Италию — сначала во Флоренцию, потом в Ассизи, где Эмили уже несколько месяцев поправляла здоровье. Джон хотел посетить Абруцци — часть Италии, где я еще не бывала. Мы ехали вдоль берега Адриатики, не похожего на другое побережье Италии, которое я так хорошо знала. Джон мчал наш «деляж», словно самолет. Мне все время казалось, будто мы едем по воздуху, а не по земле.

На высокогорном переезде к Аквиле нас застала метель, хотя стоял май, и колеса нашего автомобиля обледенели. Мы остановились на очень скользкой дороге, покрытой снегом, чтобы посмотреть на вид за несколько футов до вершины. Справа от нас был обрыв глубиной в тысячу футов. Джон уговаривал нас развернуться и поехать обратно, пока мы не замерзли насмерть. Мы попробовали скатиться по склону несмотря на страшный риск сорваться с края дороги на повороте. Нам приходилось рассчитывать траекторию до сантиметра, да и то от этого было мало толку, потому что машина продолжала скользить по льду. Я не представляю, как мы справились; наверное, очень боялись умереть от холода.

Эмили тоже ехала с нами, но отказалась каким-либо образом помогать. Ей не нравилась вьюга, и она просто сидела в «деляже», пока мы Джоном и Мэри одной только силой воли пытались развернуть автомобиль и не дать ему сорваться с края. Джон подложил свой шарф под переднее колесо, чтобы оно меньше скользило, и мы стали раскачивать машину взад-вперед, опасаясь, что она в любой момент может упасть. Даже это не заставило Эмили сдвинуться с места. Мы толкали, дергали и разгребали в снегу пространство для колес. В конце концов мы спустились в долину и добрались до гостиницы в Норче, где нас приняли по-царски. Это было самое простое место, где мне довелось бывать. На стол подали целого ягненка и галлоны местного вина. Постели нам нагрели медными сковородами. Хозяева обходились с нами так радушно, что мы вдвойне радовались своему спасению от смерти в снежной буре. Нам не терпелось увидеть край, где происходило действие «Пропавшей девушки» Дэвида Лоуренса — мы с Джоном были большими поклонниками его книг.

Оставив Эмили в Ассизи, мы отправились в Венецию. Впервые за мою жизнь с Джоном он разочаровал меня — он не разделил моей страсти к этому волшебному городу. Я вставала рано и каждое утро проходила многие мили, пока он спал. Всю вторую половину дня он этим возмущался, что меня расстраивало, и в итоге я решила уехать. Мне кажется, что его угнетала та атмосфера умирания, которая царит в Венеции. Я не могу придумать иного объяснения тому, что он не оценил место, где столько красоты всех форм и возрастов. Мы доехали до реки Брента и осмотрели причудливые летние дворцы венецианской знати, совершенно непохожие друг на друга, хоть и построенные все за одно столетие.