Алекс давно приметил на столе пачку сигарет с изображением верблюда.

— Нет. Как ни пытался, курильщик из меня не вышел.

— Завидую. А я бросил только совсем недавно. До ранения вы были истребителем? В Шоубери ведь готовили истребителей. Не расскажете? А я закажу кофе.

Не дожидаясь ответа, полковник вызвал звонком охранника и попросил принести два кофе с печеньем.

«Почему бы и нет, — подумал Алекс. — В камеру кофе не подадут, а этот парень, похоже, не такой уж зануда».

— Что вас интересует?

— Ну, например, на каких самолетах летали?

Вошел охранник — пожилой солдат со следами обморожения или ожога на лице. Судя по всему, заваренный кофе был где-то рядом в постоянной готовности и все время подогревался в ожидании команды от кого-нибудь из следователей. Комната наполнилась ароматом настоящего «Нескафе».

— Берите печенье, — предложил полковник. — Итак?

Алекс поблагодарил и взял в руки чашку:

— В последнее время летал на «Харрикейне», — сказал он. — До этого приходилось на «Темпестах» и «Тайфунах».

— А «Фокке-Вульф 190»? — с налетом таинственности спросил Лаубен. — Взлететь на незнакомом истребителе, с незнакомой полосы, да еще ночью… — Он постучал пальцем по досье пленного. — Простите, в это трудно поверить.

— Ну… да, был у нас трофейный «сто девяностый», — дабы не вызвать лишнего недоверия, сознался Алекс. — Но… это так… Пара полетов над Ла-Маншем, не более. Мы изучали слабые стороны, возможности маневра.

— Каковы же ваши выводы?

— О самолете? — Шеллен на минуту задумался. — В управлении несложен, но на вираже неуклюж, инерционен, обзор из кабины тоже не ахти какой. При посадке вообще ни черта не видно. Хорошо, что фонарь откатывается назад и можно просто высунуться, как на грузовике. Опять же бензобак не бронирован.

— Неужели все так плохо?

Алекс почувствовал себя чуточку неловко, охаяв хорошую машину.

— Ну-у… есть и плюсы. Высокая скорость, потолок, живучесть…

Полковник пристально смотрел прямо в глаза пленного, словно читал его мысли, отчего тому стало очень неуютно.

— Каков же ваш персональный счет?

— Ну… до ваших асов нам как до луны. — Алекс наконец-то пригубил уже порядком остывший напиток. — Если сложить победы всех британских истребителей, мы вряд ли сравняемся с одним вашим Хартманом, — с иронией сказал он, отмечая про себя крепость заваренного кофе и отменный вкус. — Не знаю, как вы подсчитываете очки, но у нас по этому поводу шутят, что, если сбитый немецким летчиком самолет при падении развалился на две части, ему записывают две победы, на четыре — четыре и так далее, но не более шестнадцати. Шестнадцать считается уже перебором. Вы спросили о моем счете? Две личных победы, две в составе звена и три сбитых «жужжалки». И это за три года. Ваш Геринг выгнал бы за такие показатели в пехоту. Не так ли?

— Под «жужжалками» вы подразумеваете «Фау-1»?

— Ну да.

— Действительно негусто, — согласился полковник, — хотя… как сказать. Если один из тех двоих, сбитых вами, был бы упомянутым только что Хартманом, то сейчас я бы беседовал никак не меньше чем с командором Ордена Британской империи.

Этот, в общем-то, непринужденный разговор продолжался еще четверть часа. Пояснив, что для начисления денежных выплат пленному необходимо знать размер его жалованья на родине, полковник поинтересовался зарплатой Алекса, затем, сверившись с какой-то таблицей, перевел фунты и шиллинги в рейхсмарки и записал полученную сумму. Иногда он задавал вопросы об именах командиров или численном составе эскадрилий, о расположении баз или оснащении бомбардировщиков новейшими прицелами, но никогда не настаивал на ответе в случае отказа со стороны пленного. «Пока мне везет на приличных парней», — подумал Алекс.

Когда он вернулся в камеру, на столе опять стояла тарелка остывшего ячменного супа и стакан с чем-то лишь отдаленно напоминающим чай. Не иначе это был чей-то чужой ужин. Того, кому он предназначался, наверное, отправили в другое место и, чтобы не пропадать добру, его пайку переставили сюда. А может быть, просто ошиблись — все нижние чины здесь, похоже, либо отмороженные, либо контуженые.

По-прежнему было холодно. Чувствовалось, что за окном мела метель. Алекс завернулся в одеяло и в таком виде немного поел. Потом он лежал, укрывшись сверху еще и шинелью, и долго не мог уснуть.

— А ведь вы были со мной неискренни в прошлый раз, — сказал полковник, когда утром следующего дня военнопленного Алекса Шеллена снова привели на допрос.

Алекс увидел лежащую на столе перед Лаубеном розовую карточку — тот самый бланк, на котором вчера оттиснули его отпечатки пальцев. Только теперь он был густо исписан, а рядом с пятнами отпечатков имелась фотография их владельца.

— Вы хотите сказать, что я вас обманул? — удивился Шеллен. — В чем же? Я завысил размер своего жалованья?

— Нет, с этим все в порядке. Мы и без вас знаем, сколько ваш король платит своим солдатам, а если потребуется, запросим данные через Британский банк. Но вот за другую неверную информацию вас запросто можно лишить выплат, положенных пленному офицеру. И не только.

— Это за что же?

— А вот, посмотрите. — Полковник достал из лежащей на столе папки лист бумаги. — Это отчет двух наших экспертов в области языковой фонетики. Они прослушали наш с вами вчерашний разговор (он был записан на пленку) и пришли к единодушному выводу о том, что немецкий язык для вас первичен, а английский вторичен. Впрочем, даже я, не будучи лингвистом, уловил в вашем английском произношении немецкий акцент.

— Ерунда какая-то, — проворчал Алекс, — первичен… вторичен. Я постигал их одновременно. Возможно, я просто больше читал на немецком, чем на английском. В библиотеке отца было много немецких книг…

— Глупости. Никакие книги, мистер Шеллен, не могут выработать у человека ни венский, ни мекленбургский, ни даже самый вульгарный и грубый берлинский диалект. И уж тем более саксонский, такой лирически-деревенский, я бы сказал домашний. В вашей речи присутствует именно он. На мой взгляд, как раз саксонское произношение должно было бы стать образцовым для всей Германии. Недаром, когда Лютер переводил для нас Библию, он взял за основу именно саксонскую грамматику и народные выражения. Ну да ладно. — Полковник вернулся к листу с отчетом экспертов. — Вот послушайте, что пишет о вашем произношении профессор Штайнховер, та-ак… ага, вот: «в достаточной мере выражено передвижение взрывных беззвучных согласных "р", "t" и "к" к двойным спирантам "ff", "zz" и "hh" в поствокальной позиции или на конце слова и к аффрикатам "pf", "z", "kch" в начале слова после согласного. Также во втором перебое согласных взрывной звучный дентальный "d" преобразован во взрывной беззвучный дентальный "t"». Ну… и так далее. — Полковник отложил листок. — Что касается вашего английского, то здесь уделено внимание и этому вопросу. Наши эксперты пришли к выводу, что вы начали углубленно заниматься английским произношением уже после подростковой мутации голоса, то есть в возрасте не ранее двенадцати, максимум — четырнадцати лет. Избавиться от акцента в этом случае почти никогда не удается.