Алекс молчал, лихорадочно соображая, чем ему грозит такое разоблачение.

— Что скажете? Убедительно, не правда ли? — продолжил полковник. — По-моему, очень убедительно. Здесь много терминов, но суть одна — вы немец, мистер Шеллен, и вы попытались скрыть это. В качестве военнопленных к нам попадают поляки, евреи и даже негры. Много негров, особенно после высадки в Нормандии. И ко всем у нас совершенно одинаковое отношение, такое же, что и к чистокровным англичанам. Но только в том случае, если человек изначально принадлежит к вооруженным силам Британии или Соединенных Штатов.

— Вы хотите сказать, что я к ним не принадлежу? Кто же я, по-вашему? Перебежчик? — оторопел Алекс.

Полковник развел руками, как бы сожалея:

— Ну посудите сами: вы немец, родившийся и выросший в Германии, хотя и пытались скрыть этот факт. К тому же вы прекрасно владеете немецким истребителем. Можем мы предположить, что вы немецкий летчик, попавший в плен к противнику и затем сменивший имя и перешедший на его сторону? Как по-вашему?

Алекс не на шутку испугался. Теперь он прекрасно понимал, чем ему грозит такое предположение.

— Но, в отличие от вас, у нас не вербуют пленных, — с жаром заговорил он. — Это вы зазываете кого попало во всякие легионы. Нам же хватает людей, преданных британской короне, в наших доминионах. Одна только Индия готова поставить на фронт три с половиной миллиона добровольцев. Зачем нам еще связываться с военнопленными?

— Я все понимаю, мистер Шеллен. Более того — вы мне симпатичны, и я вам верю. Но поймите и вы, что с меня могут потребовать доказательства. В сомнительных случаях мы вынуждены подключать к расследованию гестапо. А вы, вместо того чтобы быть искренним, отказываетесь отвечать на многие мои вопросы.

— Хорошо, что конкретно я должен вам доказать?

— Ну, например, то, что еще до начала войны вы жили в Англии.

— И только-то? Вам этого будет достаточно?

— Вполне. Только доказательства должны быть вескими. Увы, — полковник сочувственно посмотрел на собеседника, — презумпции невиновности в нашем случае не существует. Чем вы занимались, к примеру, в тридцать восьмом году?

Алекс пожал плечами:

— Учился в школе.

— В какой?

— В школе грамматики королевы Элизабеты. В Хорнкэйстле.

— Постойте-постойте, — оживился Лаубен. Он снял очки, прижал одну дужку к губам и пристально посмотрел на военнопленного. — Это в Линкольншире?

— Да. Вы бывали и там?

— Нет, но здесь я встречал уже выпускников этого заведения. И у меня о них сложилось самое высокое мнение. А как вы оказались в этой школе?

— Очень просто. — Алекс понял, что теперь ему придется отвечать на все вопросы любопытного полковника. — С тридцать четвертого мы жили в Сток-он-Тренте у родственников отца. Это часа четыре на поезде от Линкольна. Отец хотел, чтобы я как можно скорее натурализировался и не чувствовал себя эмигрантом. А для этого нужно было штурмовать английский. Язык я более или менее знал благодаря моей троюродной тетке, но мое произношение… В общем, он устроил меня в эту школу. Кроме всего прочего она славится спортивными праздниками и командами. И еще отец не раз говорил, что этот городок построили саксонские купцы. После распада нашей семьи он хотел отвлечь меня от… Впрочем, сейчас это неважно.

— Сейчас все важно, господин Шеллен. А что значит «после распада вашей семьи»? Кто-то остался в Германии? Кто именно?

— Моя мать. Вильгельмина Шеллен. — Об Эйтеле Алекс решил ни в коем случае не рассказывать. Он не знал, жив ли его брат и кто он теперь. Дотошные нацисты могли его разыскать, и неизвестно, чем бы это для него кончилось. — Она умерла перед самой войной от туберкулеза. Последний раз мы виделись перед отъездом.

— М-да. Ну ладно. — Полковник надел очки и извлек из папки несколько листов чистой бумаги. — Сейчас вас отведут в камеру, вы напишете о вашей грамматической школе что-то вроде сочинения. Побольше мелких подробностей — интерьеры, картины на стенах, разбитое стекло, вывалившийся кирпич. Опишите запомнившиеся случаи из школьной жизни, побольше имен. Ну, в общем, вы меня поняли. Избегайте общих фраз. Только конкретика. Да, и непременно о газонах и цветах на школьном дворе. Англичане обожают возиться со своими газонами. Вот вам карандаш и точилка. Не забудьте потом вернуть.

В камере Алекс лег на кровать и долго обдумывал свое положение. Может, его просто берут на пушку, чтобы заставить говорить лишнее? Полковник знает свое дело. Но, с другой стороны, какой им в нем — Шеллене — интерес? Никакими особыми сведениями он не обладает. Нет, вряд ли. А вообще-то, странно все, думал Алекс. Такое впечатление, что этот Лаубен собирается воевать еще несколько лет. Неужели он не видит, что скоро вся эта возня с расследованиями и сбором данных будет никому не нужна? У них на востоке уничтожен красивейший город, каждый день бомбежки в других местах, а им тут вроде и дела нет. Или их действительно ни о чем не информируют. А, впрочем, чему удивляться. Английская Би-Би-Си первые полтора года войны тоже обходилась общими фразами и откровенно утаивала информацию от населения. Пока до них, наконец, не дошло, что «Вызывает Германия» со своим знаменитым ведущим по прозвищу Лорд Гав-Гав пользуется большей популярностью у британского населения, и как раз потому, что у Гав-Гава можно было узнать много реальных подробностей…

— Что ж, очень даже правдоподобно. У вас недурной слог. Вы не пробовали писать?… Нет?… Потом обязательно попробуйте. Только не пишите о войне — это будет никому не интересно. А теперь, — полковник убрал сочинение в папку, — ответьте мне на пару вопросов. Итак, вопрос первый: что примечательного произошло весной тридцать восьмого года в Хорнкэйстле?

— Весной тридцать восьмого? — Алекс наморщил лоб.

— Да. Не торопитесь, хорошенько все вспомните.

— Да, собственно… тут нечего вспоминать — наводнение, — уверенно произнес Алекс. — Конечно же наводнение. Понимаете, господин полковник, они там нередки, но в ту весну Бэйн и Уоринг особенно сильно разлились. Это началось в первых числах марта. Старожилы сравнивали его с наводнением двадцатого года. Затопило даже исторический дом сэра Джозефа Бэнкса, так что, когда вода спала, нашу школу несколько раз снимали с уроков на уборку территории, прилегающей к дому…

— А в конце лета тридцать девятого? — внезапно спросил Лаубен.

— В конце лета тридцать девятого? — Алекс задумался. — Это перед самой войной…

— Это не связано ни с войной, ни с политикой, — подсказал следователь. — Это касалось только вашего городка. Ну? Сосредоточьтесь.

— Не знаю… Разве что… августовская ярмарка лошадей. В Хорнкэйстле — это ежегодное традиционное мероприятие. Но тогда ее отменили. Что-то связанное с заболеванием животных. Какая-то эпидемия…

— Достаточно,— прервал пленного Лаубен. — Я вполне удовлетворен.

Шеллен облегченно вздохнул: