В разгар этого припадка внимание Брина привлекли курильницы и ароматные свечи, которые Вэл выстроила на подоконнике, и ум, отчасти прояснившись, родил из хаоса одну-единственную логичную мысль: мерзавка использовала для побега похожий предмет. Почему бы не попытаться последовать за ней тем же образом?　

Брин подобрал «Данхилл» с пола и, начав с ближайшей свечи, прошел вдоль всего ряда, зажигая каждую сандаловую палочку, каждый фитиль.　

Наградой за труды стал ароматный запах и маленькие, заурядные огоньки.　

— Черт бы ее побрал!　

Он швырнул зажигалку через весь номер и размашистым ударом смел все с подоконника подчистую, затем огляделся, ища, что бы еще уничтожить.　

Единственным предметом в комнате, не затронутым его яростью, была бутылка дешевого вина, початая накануне. Брин вынул пробку и жадно хлебнул. Затем отнес бутылку в ванную вместе с ножом, которым еще недавно мстительно кромсал шторы и остальное. Здесь он разделся и, сев на пол, утешился тем же образом, что и в детстве: неспешно наносил себе длинные порезы и смотрел на собственную кровь. Вместе с ней уходила ярость, а потом Брина сморил сон.　

* * *

Брину снилась толпа. Люди с окровавленным оружием в руках гнали его по лабиринту узких проходов и лестниц, крича, будто в одну глотку. Казалось, это гудит рой обозленных ос.　

Преследователи приближались. По лбу Брина струился горячий пот. Проснулся он от ненормально громкого женского вопля.　

Сирена.　

Встав, Брин отворил дверь ванной и тут же ее захлопнул.　

Перед ним бушевала огненная стена. Настоящее пламя, а не то изумрудное, что таинственным образом вызвала Вэл, скакало по сорванным с окон, истерзанным занавескам. Изголовье кровати и часть пола тоже горели. Под потолком собиралось удушающее облако дыма.　

Брин выругал себя за то, что не погасил свечи и курильницы. Мозг лихорадочно работал. Помнится, в чем-то из прочитанного писалось, как действовать в таких случаях. Нужно напустить воды в ванну, заткнуть щель под дверью мокрыми полотенцами и ждать спасателей.　

Но снаружи настоящий ад, и единственный выход прегражден огнем. Пламя не успеют погасить вовремя. Никто даже не знает, что он в номере.　

На улице взвыли новые сирены. Послышался топот ног и возбужденные крики толпы, несомненно собравшейся ради такого зрелища.　

Впервые в жизни Брин оказался перед страшной правдой: он вот-вот умрет, причем ужаснейшей смертью. Умрет не в туманном будущем, настолько далеком, что кажется, будто оно никогда не наступит, а здесь и сейчас, в этом жалком гостиничном номере, один на чужбине.　

Только не так!　

Нельзя ждать спасения. Надо выбираться самому.　

Он намочил все полотенца, которые нашел. Одно обернул вокруг головы, второе завязал на поясе, а третьим закрыл лицо.　

Затем набрал полную грудь воздуха и, распахнув дверь, бросился в стену огня.

Вэл разбудил ветер. Полный песка, он обжигал жаром, и все же каждая песчинка, брошенная на кожу, была словно крошечное, щекотное проникновение. Нечестивое и бодрящее.　

Первым делом Вэл подумала о курильнице. Рука сжимала ее с такой силой, что завитки и петли резного узора отпечатались на ладони. Вэл поспешно спрятала драгоценный предмет в кармане джинсов.　

Затем попыталась оценить тяжесть своих ран.　

Все тело ныло. Физическую боль от побоев усугубляла другая, пожалуй, еще более скверная, — горькое осознание того, с каким человеком спала последние ночи, в какого человека влюбилась.　

Маньяк! Чудовище!　

Вэл осторожно ощупала лицо, пытаясь определить, насколько оно пострадало. С физической болью, по крайней мере, можно как-то справиться. Остальное... это потребует времени.　

К счастью, нос оказался цел, зубы на месте, но от левого глаза до середины щеки тянулась болезненная припухлость, и недалеко от затылка Вэл нащупала мокрое место, откуда Брин вырвал клок волос. Зато, слава богу, ничего более скверного не было.　

Поднявшись на ноги, она отряхнула изорванную одежду и почувствовала на себе чей-то взгляд. Из-за пятнистого ослиного крупа за ней наблюдал бородатый бедуин. И он, и его скотина не издавали ни звука, но по медленным, почти незаметным толчкам мужчины и стоически-скучающему виду осла Вэл догадалась о природе их молчаливой сделки.　

Такое было не в ее вкусе, и все же она с трудом заставила себя отвернуться. Песок покусывал кожу, словно нежный любовник, среди волос, будто дервиш в трансе, кружил жаркий, соблазняющий ветерок.

Глядя вокруг, Вэл вначале решила, что еще находится в Таруданте. Неподалеку высились земляные зубчатые стены и полуразрушенные крепостные валы, за которыми, будто в детской постройке из кубиков, лепились один к одному домики-коробки, но улицы поражали непривычной пустотой. После того бородатого скотоложца с его четвероногим товарищем не встретилось ни души. Хоть какое-то подобие нормальности городу придавал только намек на торговлю: огромные джутовые мешки с зерном, просыпанным на землю большими золотыми кучами; ярко-желтые бабуши, или шлепанцы; узорчатые ткани ручной работы; овощи; вездесущий запах масла, кускуса и пряностей.　

Откуда-то с извивающихся, полутемных улочек донесло отголосок колокольного звона. Серебристые звуки отозвались в теле приятной дрожью, прокатившейся сквозь сердце, легкие, кишки. Воздушный и мелодичный, звук раздался снова. Вэл прислонилась к стене, обеспокоенная своей недвусмысленной реакцией на него.　

Мимо пролетел попугай — вульгарно яркий ало-зеленый шрам на фоне палящего голубого неба, — и Вэл пронзило почти невыносимое наслаждение. Да и простые, обыденные мелочи порой вызывали не меньший экстаз. Ароматы свежего хлеба, перезревшей хурмы, цитрусовых и миндаля, терпкость человеческого пота, которой веяло из закрытых дверей по пути, — все эти запахи были источником обостренной чувствительности ума и чресел, превращая каждую пору в крошечную ненасытную вульву.　

Вэл бродила по запутанным улицам и туннелеподобным проходам, чувствуя кожей голодные, жадные взгляды, что наблюдали за ней из укрытий.　

Изредка, стремительно завернув за угол и обернувшись, Вэл думала, что увидела кого-то из горожан. Правда, высматривать их все время было тяжело, а то и невозможно: шлепки собственных ног по мостовой, металлический колокольный перезвон, золотые нити в узорчатом тканом ковре, замеченном в чьем-то дворике, — все это настолько перегружало чувства, что она ощущала себя усталой, вымотанной, захмелевшей от своего ненормально восхитительного окружения.　

Все больше углубляясь в лабиринт улиц, Вэл местами замечала других людей. В одном переулке раскинула ноги старуха, чьи выставленные напоказ гениталии покрывала редкая седая поросль. В руках у женщины был длинный музыкальный инструмент — что-то вроде свирели с загнутым кончиком, которую она одновременно использовала по прямому назначению и как дилдо, выстанывая ноты и доводя себя до оргазма.