Хотя рассудок настаивал, что следует звать на помощь, Брин тихо ждал, затаив дыхание.　

— Ты здесь, не так ли?　

Голос был мужским, приятным и музыкальным. Пожалуй, Брин мог бы описать его как сочувственный, будь он ближе знаком с тем, что это значит.　

— Ты все еще здесь. Я знаю.　

Обнаженные нервные окончания затрепетали, будто погруженные в лед. Вдоль позвоночника прокатилась сильная волна дрожи. Понадобилась вся сила воли, чтобы удержать ноги и локти на месте, не грохнув ими о пол от судорог.　

Брин понятия не имел, чем вызван такой страх, знал только, что по коридору приближается тот, с кем он предпочел бы не иметь дел, несмотря на его медоточивый, обнадеживающий голос.　

Тихое шарканье приближалось. Брин поднялся на локтях и попробовал заползти под кровать. Куски обгоревших ног и ягодиц, отрываясь, оставались на полу. Брин сжимал губы, чтобы удержать крик.　

— Вот тут, да?　

Дверь медленно отворилась внутрь.　

Брина затрясло так сильно, что он не смог удержать тело неподвижным. Ноги и торс захлопали о пол, будто рыба в сетях.　

— О да. Так я и думал. Вот ты где.　

В комнату, где обрел убежище Брин, вошел мужчина — явно не пожарный, как, впрочем, и не жертва огня, разве что спустился с более высоких этажей, куда не дошло пламя. На нем были брюки свободного кроя и рубаха из тонкого небеленого льна. На угловатые широкие плечи водопадом ниспадали черные, как вороново крыло, волосы с серебристыми прядями. Бледность безупречно матовой кожи навевала сравнение с припудренным трупом.　

Лишь по запачканным сажей сандалиям было видно, что его путь пролегал через горящий отель.　

Он молча и без улыбки посмотрел на Брина.　

— Итак, ты все еще жив. На это я и рассчитывал. Люди вроде тебя так просто не умирают.　

— Мне больно, — хрипло прокаркал Брин. — Вызови скорую.　

— Конечно, больно, только что тебе скорая? Тут нужен скорее катафалк. — Он даже не шелохнулся, чтобы вызвать первое или второе.　

Вместо этого незнакомец наклонился и провел ногтем по щеке Брина. Боль была адской. Что-то повисло у вошедшего на кончике пальца, будто полоска целлофана или очень тонкой липкой ленты.　

Кожа, понял Брин.　

— Удивительно, что ты еще жив.　

Брин стиснул зубы, из-за боли ему было не до ответа.　

— Я понаблюдал за тобой, после того как та женщина вошла в Город. На время открылась брешь, и я увидел через нее тебя, порылся в твоем жалком умишке. У тебя скверный характер. С десяток человек погибло и многие пострадали — все из-за твоей ненужной жестокости.　

Брин сделал глубокий вдох.　

— Огонь... где он?　

— О, не волнуйся. Огонь сдержали. Вот почему я должен спешить. Скоро тут появятся люди, но вначале им нужно убедиться, что пол не обрушится. У нас мало времени.　

— Вызови. Мне. Помощь, — сквозь зубы процедил Брин.　

— Но здесь и так я. Специально явился помочь. Но вначале, пожалуй, тебе стоит кое-что увидеть.　

Он пересек комнату и, сняв со стены овальное зеркало, протер его от сажи и грязи углом простыни.　

Затем поднес к лицу Брина.　

На миг физическую боль затмил глубочайший ужас перед собственным отвратительным отражением. Сильные ожоги покрывали почти все тело. Полотенце вокруг бедер обуглилось и припеклось комками к почерневшей коже. Волосы на голове и в паху сгорели. Уши тоже. Что до остального...　

Он закрыл глаза, лишившиеся ресниц.　

Старший мужчина вздохнул, изображая сочувствие.　

— Невыносимое зрелище, верно? Что ж, понимаю. Ты был довольно хорош собой. Нравился и мужчинам, и женщинам. Может, я и сам от тебя не отказался бы, если бы не принял давным-давно... обет целомудрия. Тем более что ты был таким притягательно порочным. Да еще и с фантазией.　

Брин заставил себя посмотреть в обсидиановые глаза, окаймленные темными кругами усталости. В голове мелькнула жуткая мысль, отчасти порожденная собственным воображением, отчасти — постоянными материнскими предсказаниями о том, чем он кончит, если не изменит себя.　

— Я умер, верно? Я умер, а ты... Сатана.　

Худой и мрачный мужчина чуть было не рассмеялся, но сдержал себя — примерно так же великодушный хозяин смотрит сквозь пальцы на явную бестактность гостя.　

Он наклонился к Брину. На бледном осунувшемся лице незнакомца лежала печать безмерной мудрости и великой грусти, но под ней угадывалось смущение, испугавшее Брина больше всего.　

— Глупости, мой друг. Ты обчитался религиозными брошюрами. Я не дьявол, а ты не мертв. Вообще-то, ты очень-таки жив. Пока. Увы, тебе недолго осталось. Ожоги довольно сильные, и в Таруданте вряд ли с ними справятся. Однако... — На его мрачном лице мелькнуло что-то вроде веселья, сменившегося ослепительной и жуткой улыбкой. — ...из твоих затруднений есть выход, если пожелаешь.　

Он склонился ниже, чтобы Брину было лучше слышно.　

— Меня зовут Доминик Филакис, и я здесь, чтобы сделать тебе предложение.

— Бежим! Если останешься, толпа тебя убьет! — прокричала женщина с кожей цвета корицы и гривой растрепанных кудрей. Сильно вьющиеся, они ниспадали ниже пояса и были пронизаны белыми как мел прядями. Глаза смотрели из черепа парой темных керамических бусин.　

Они побежали дальше по запутанным, петляющим улицам, под арками, полными мрака. Вэл обдумывала свои варианты. Эта женщина, похоже, собралась ее похитить. Можно, оторвавшись, скрыться в нагромождении домов, что словно сошли с картины кубиста. Но вдруг толпа с рынка действительно преследует до сих пор? К тому же где гарантия, что выбранное укрытие окажется безопасным?　

Они продолжали нестись через лабиринт темных, узких улиц, пока не достигли тупика, казалось не имевшего выхода. Кто-то протянул руку и отпер спрятанную под лестницей дверь, и Вэл увидела проход, едва достаточный, чтобы протиснуться.　

— Забирайся!　

Дождавшись очереди, Вэл соскочила на земляной пол чуть ниже и заморгала от тусклого света. Во рту появился земляной привкус.　

Она вскочила на ноги и осмотрелась. Круглая комната не более восьми футов высотой, душная, окон нет. Большую часть скудного освещения дают факелы, установленные в нишах, и жаровня в углу. Вдоль стен сложены рулоны какой-то шелковистой ткани.　

В середине комнаты грузная женщина, захватившая Беззубого в плен, с помощью еще нескольких приятельниц пристегивала вырывающегося парня цепью к металлическому колышку.