Виташевский, происходило в ночь 8–9 февраля 1890 г. Оно отличалось чрезвычайною драматичностью и передано автором статьи весьма точно и обстоятельно. Для сравнительной этнографии, по многим чертам, описание Г. Виташевского имеет большой интерес, представляя при том совершенно своеобразные видоизменения шаманского обряда. Предварительно сделано было изображение духа охоты и рыболовства. Это простой обрубок дерева вершка три шириною и немного меньше аршина длиною. На этом обрубке грубо нарисовано углем изображение человеческого лица. Кроме того была приготовлена так называемая подушка от седла, сделанная из двух толстых талин и 20 таловых прутьев. Обе вещи были приставлены к выходной двери так, что изображение лица духа обращено внутрь помещения. Представление началось тем, что три молодые парня стали вместе с шаманом, держа каждый в правой руке по три зажженных лучины. Шаман окуривал дымом своих лучин парней, оборотившихся лицом к огню. Потом все четверо бросили свои лучины куда попало и парни смешались с толпою. Шаман, сидя на табуретке, лицом к выходным дверям, держа в правой руке стрелу, произносил следующие речи. Сначала он обратился к духу охоты Барыллаху. Приведем здесь только начало этого обращения:

Барыллах моего богатого леса,

Господин мой дедушка,

Ну-ка!

Засмейся!.. и т. д.

Спросив от имени духа молодого якута, собиравшегося на охоту, как его зовут и получив в ответ: «Меня зовут Сенчей», – шаман произнес непереводимые монгольские слова и ушел на двор, предупреждая, что сейчас постучится сам Барыллах.

Через некоторое время раздался на дворе стук и в отворенную дверь вошел шаман, торжественно встреченный присутствующими. Он разыгрывал роль духа охоты, смеялся, хихикал и, сев на землю направо от камина, сказал: «Подайте мне мою милашку, моего приятеля!» Тогда шаману подали изображение Барыллаха и заранее приготовленную подушку от седла. Тот обнюхал оба предмета и ласкал их, затем приказал поставить к столбу, находившемуся в переднем углу под иконами. На подушке поместили чашку с саламатой, а в огонь в середине камина бросили масло. Наутро саламату съел сам хозяин дома, где происходило действие. Изображение Барыллаха и подушку от седла отнесли в лес. Этим кончилось волшебство шамана. Надо заметить, что Барыллаха якуты представляют себе постоянно хихикающим и любящим смех. Охотники, убив лося, для снискания расположения духа подходят к зверю со смехом.

Г-н Виташевский поместил еще другое подробное описание шаманского действия по поводу умилостивления духов одним крещеным якутом, желавшим поправить свои расстроенные дела. Шаманствовал тот же кудесник Симен[336]. Как в предыдущем действии, так и в этом можно видеть в грубых формах самые наивные зачатки тех драматических стремлений, которые у народов высококультурных получили столь богатое развитие и образовали одну из высших форм литературного творчества. Шаман, перед своими неприхотливыми единоплеменниками дает полную волю фантазии и старается повлиять оригинальной обстановкой на зрительные впечатления, представляет в лицах духов, смешивает комическое с трагическим и с замечательным для полудикаря искусством властвует над настроением присутствующих. Даже местные русские старожилы и те часто увлекаются шаманскими представлениями.

Среди тунгусов, как языческих, так и крещеных, шаман, по словам Щукина, не жрец, но колдун для лечения и гадания[337]. Для избавления больного от страданий обращаются к шаманам, которые по крови и печени убитых птиц или других животных узнают болезнь и ее причины. Они объявляют, какими средствами можно умилостивить богов. По указанию кудесников изготовляются новые идолы или приносят жертвы. Жертвоприношение совершается в юрте вечером. Шаман берет больного за голову обеими руками, сосет у него лоб, плюет в лицо и постоянно гладит больное место[338].

Остяки приводят к юрте больного несколько оленей по назначению шамана; к ноге одного из оленей привязывают конец веревки, а другой конец дают больному в руку, и когда тот дернет веревку, то оленя убивают. Голову и рога ставят на пол, мясо съедают, а жиром мажут пациента[339]. Чтобы исторгнуть дьявола, остяцкий шаман хватает зубами за больное место и через несколько минут вытаскивает изо рта кишку какого-нибудь зверя, червяка или просто волосок. Все эти предметы считают как бы олицетворением болезни[340].

Киргизский шаман, подобно другим своим собратьям, прибегает к различным приемам, для того чтобы представить в лицах свою борьбу с овладевшими больным духами. Сев против него, он играет на балалайке, кричит, поет, кривляется, потом бегает по юрте и, выбежав на двор, на первой попавшейся лошади мчится по степи, гоняясь за духом, мучащим больного. Вернувшись, шаман бьет больного плетью, кусает его до крови, замахивается ножом, плюет в глаза, надеясь столь радикальными средствами изгнать духа. Эти шаманские действия повторяются в продолжение девяти дней[341].

На берегу Телецкого озера Гельмерсен был свидетелем лечения одного из захворавших его спутников-телеутов. По убеждению туземцев, злые духи проникли в его тело и причинили боль и страх. Кам Иеника приступил к врачеванию больного. Сначала он связал несколько веток, положил на пучок раскаленный уголь и стал махать им над пациентом, бормоча какие-то несвязные слова. Постепенно издаваемые им звуки становились громче и более гортанными, образуя, наконец, нечто вроде странного пения, сопровождавшегося качательными движениями тела. От времени до времени пение прерывалось громкими и глубокими вздохами. Заклинание с постоянно усиливающимся аффектом продолжалось пятнадцать минут; потом Иеника положил пучок веток близ больного, а сам сел на свое место и покойно закурил трубку. Результатом лечения кама было выздоровление больного[342]. В Алтайских же горах кошмар приписывается духу Аза. Для отогнания его призывают кама, который камлает в юрте перед таловым прутом с привязанными пятью цветами (т. е. лоскутками или тесемочками пяти цветов)[343].

На границе Сибири и Европейской России у вогулов манси врачебная деятельность шаманов сводится к призыванию богов, к нашептыванию и даванию некоторых полезных средств. При всех болезнях они узнают у богов, отчего больной захворал. Богам приносят жертвы, состоящие из оленей, одежды и шкурок, затем дают пить нашептанную воду, водку, кровь, мажут рыбьим жиром и оленьим, и еще чаще – медвежьим салом, окуривают бобровой струей, лиственничной или березовой накипью, трут медвежьим клыком. Часто одно и то же средство употребляют от различных болезней[344].

Среди других инородцев Сибири буряты, по формам быта и образованности, стоят на более высокой степени. У них шаманство должно было получить большую выработку, и, благодаря некоторым из бурятских ученых, мы имеем возможность дать детальное описание деятельности бурятских шаманов, несмотря на то что теперь среди этого племени черная вера заступает свое владычество над замами язычников желтой и шаманы вытесняются буддийскими ламами.

Доржи