Хочет мне приятное сделать. Хорошо. Записываю адрес.

Заглянул в комнату к Ване:

– Завтра пойдём к Маше стричься.

– Зачем стричься?

– Мы же идём на премьеру, надо хорошо выглядеть.

– А ты тоже будешь стричься?

– Посмотрим. Просто посижу или погуляю, пока тебя будут стричь.

– Я не хочу оставаться без тебя, папа!

– Вань, ты же любишь Машу! В чём проблема?! Тебе скоро шестнадцать!

– Всё равно, я не хочу оставаться без тебя! – Ваня принялся кукситься.

– Ты должен научиться быть самостоятельным! Научиться общаться с чужими! Я не могу всегда с тобой нянчиться!

– Папа, я не хочу быть с чужими! – Ваня расплакался и подбежал ко мне, чтобы обнять. Я оттолкнул его.

– Хватит соплей, Иван! Что ты ревешь по любому поводу, как девчонка! Взрослый парень уже!

– Папа, я люблю тебя! – Ваня неловко топчется, цепляясь за мои руки.

– Да отвали ты от меня!!! – вдруг заорал я не своим голосом. Прорвало. Не могу слушать это нытьё. – Свалился мне на шею и отлипать не хочет! Тебе что, нравится меня мучить?! Нравится видеть, как моя жизнь проходит в четырёх стенах?! Да?!

Я схватил Ваню за рубашку и принялся трясти.

– В кои-то веки с тобой захотели дружить! Две нормальные, НОРМАЛЬНЫЕ девушки! Так нет, влез в разговор, эксперт по живописи нашёлся, «не дорисовано»! Кто тебя просил вякать?! Стричься он не хочет! Посмотрись в зеркало, выглядишь как полное чмо! Правильно балерина сказала! Сидеть рядом стыдно! – Я дёрнул его заправленную в спортивные штаны рубашку: – Что это такое?! Как ты вообще додумался одеть рубашку, предназначенную для пиджака, со спортивными штанами и ещё заправить её в них?! Это же нормальному человеку в голову не придёт!!! Боже, за что мне такое наказание???!!! – Я уже кричу не на Ваню, а непонятно на кого. Мечусь по комнате и ору: – Спёр чужую вещь и возвращать не хочет! Нет, это видано ли такое! Украсть картину у умирающего! Ты же настоящий монстр! Даже спрашивать не стану, отдашь как миленький!

Ваня рыдает. Гвалт поднялся нешуточный.

– Прекрати визжать! – трясу его за плечи. – Прекрати вой! Что ты орёшь всё время?! Говори тихо! Говори со мной шёпотом! Ненавижу твои вопли!!! – замахиваюсь на него. Ваня жмурится, ожидая удара. В последний момент опускаю руку.

Ваня стих и изредка всхлипывает. А я ору, требуя от него тишины. Что я тут устроил? Из-за чего?.. Бешенство отступает так же резко, как появилось, сменившись стыдом. Я вижу Ванину комнату с его мелкими вещицами, Ваню, утирающего слёзы и себя самого, охваченного злобой. Мне стыдно и за скандал, и за раскаяние.

На тротуарах царит приятное весенне-предновогоднее оживление. Повсюду стоят украшенные ёлки, похожие на девчонок в пышных, многоярусных юбках. Витрины магазинов набиты всякой праздничной всячиной.

Спускаемся под землю, на усыпанную сталинскими мозаиками станцию. Со сводов смотрят дородные колхозницы со снопами пшеницы, крепыши с простыми, открытыми лицами, сжимающие учебники, широкоплечие военные в парадных кителях под руку со студентками.

Заходим в вагон, устраиваемся в углу, возле нераскрывающихся дверей. На стене напротив, рядом с картой метрополитена, наклеена реклама «Нашей Алёнушки». Рядом с плакатом топчется седоватый пенсионер с мелкими чертами лица. Он оглядывает остальных пассажиров взором фанатика, ищущего поддержки. Не найдя отклика, пенсионер решается на поступок. Подносит к плакату ключ (а именно его он всё это время сжимал в кулаке) и принимается скрести. Сначала робко, а потом с нарастающим остервенением. Начал пенсионер, разумеется, с треугольника между ног. Представляю, насколько этот его ключ мокр от пота. Пассажиры бросили на пенсионера несколько безразличных взглядов и вернули головы в привычное положение; кто уткнулся в детектив, а большинство – в пустоту перед собой. Я слежу за действиями седоватого борца за нравственность с любопытством. Он подбадривает себя бурчанием, в котором преобладают слова «блядство», «позор» и «довели страну». Увлёкшись зрелищем, я на некоторое время упустил из виду Ваню, заметив его лишь тогда, когда он вошёл, так сказать, в кадр, оказавшись за спиной оголтелого скребуна. Не успел я что-либо предпринять, как Ваня громко потребовал:

– Прекратите хулиганить!

Вышло у него настолько убедительно, что пенсионер вздрогнул всем телом и обернулся. Увидев перед собой Ваню, с лицом строгим, но говорящим о его умственном статусе, пенсионер осмелел и ответил:

– Не лезь, пацан. Тебе вон совсем голову задурили эти олигархи!

Решил, что Ванин недуг является результатом происков коварных миллиардеров.

– У меня голова светлая, Тимофеич сказал!

– Тьфу! – Пенсионер отвернулся и принялся скрести с удвоенной силой.

– Неприлично стоять спиной, когда с вами разговаривают! – не отстаёт Ваня.

Окружающие оживились. На другом конце вагона мужчина с усиками привстал на цыпочки.

– Вань, не нарывайся, – шепнул я на ушко сыну.

– Забери своего… инвалида! – громко и даже с выражением произнёс пенсионер, видимо, вообразивший себя мучеником за правое дело. Читатели детективов закрыли книжки, заложив пальцы между страниц.

– Не груби, дядя! – Когда дело касается Ваниного здоровья, я завожусь с пол-оборота.

– Офтавьте её, она крафивая! – Ваня разнервничался и начал путать «с» и «ф». Лене-Венере-Алёнушке уже нанесено множество непоправимых ран. Белыми бороздами они рассекают её прекрасное просоляренное тело.

– Ах ты, сопляк паршивый! Понаехали! – взбеленился пенсионер и затрясся от негодования, как желе. На одном из его бешено вертящихся зрачков виднеется прогрессирующая катаракта.

Ваня вцепился пенсионеру в руку. Тот давай его стряхивать. Я перехватил пенсионерский кулак, сжимающий ключ. Стоящий рядом парень в наушниках, ухмыльнувшись, отошёл, мужчина с усиками весь извертелся от любопытства. Кто-то нажал тревожную кнопку.

На ближайшей станции толпа вынесла нас из вагона прямо в руки двум милиционерам.

– Что происходит?

– Арестуйте хулигана! – взвизгнул Ваня и пихнул пенсионера.

Дальше началось нечто невразумительное. Милиционеры принялись нас отдирать от пенсионера. Все пыхтели, мычали и раздувались от негодования, обиды и злости. Никто не произносил ни слова.

В общем, нас отволокли в непроветренное помещение на станции. Пенсионера в одну комнату, нас с Ваней – в другую.

– Мужики, сами понимаете, погорячились… – начал я, виновато и заискивающе улыбаясь. Человек в форме, пишущий протокол, не поднял головы.

– Мы просто…

– Как тебя зовут? – спросил милиционер у Вани, даже не глядя на меня.

– Иван… Фёдорович Соловьёв, – старательно выговорил Ваня.