– Что-нибудь придумаем, – ответил Саня, неубедительно улыбнувшись.

– Ты уже напридумывал, хватит.

Возразить на это было нечего. Самым удручающим и унизительным для Сани был тот факт, что никакие отчаянные усилия не могли приблизить его к противоположному берегу. Он панически боялся глубины, после того как в детстве чуть не утонул на мелководье Азовского моря.

Беда приключилась с ним в пионерском лагере, когда весёлая ватага приятелей сбежала на пляж во время «мёртвого часа». Для маленького Сани этот час действительно мог стать мёртвым. Ребята и девчонки, с которыми брёл он по песчаному дну в поисках подходящей глубины, были выше его примерно на голову. Это позволяло им задирать носы над волнами, поднятыми ветром, а Сане пришлось туго. Вода заливалась в рот и ноздри, сбивая дыхание. Потом вдруг свело судорогой ногу, и Саня начал тонуть.

Прямо среди товарищей, весело перебрасывающихся большим красным мячом. Умирать под их задорные шлёпки было ужасно глупо и обидно. Саня до последнего момента не верил, что это может случиться.

Он надеялся выбраться на мель, а позвать на помощь стеснялся, будучи тайно влюблённым в одну долговязую пионерку. Когда стыд исчез, закончились и силы. Как его спасали, как вытаскивали и откачивали, Саня не помнил. Но на всю жизнь запомнил тяжесть солёной воды, до отказа заполнившей протестующие лёгкие; запомнил, как выглядит солнце, когда смотришь на него, лёжа на дне морском. С той самой поры он начинал тонуть сразу, как только терял опору под ногами, и поделать с этим ничего не мог.

Сейчас Сане казалось, что он опять идёт ко дну.

О том, чтобы добраться до берега без надувной камеры, нечего было даже и мечтать. Да и что ожидало его и Ксюху на большой земле? Ни копейки денег. Ни крошки хлеба. Ни лоскутка одежды на теле. Даже крыши над головой теперь не было, так как ключ от вагончика утонул.

– Ладно, не вешай нос, – сказала Ксюха, присмотревшись к скорбному выражению Саниного лица. – Досадно, но не смертельно. Я сплаваю на берег и что-нибудь придумаю. Раздобуду какие-нибудь тряпки… Организую для тебя плав-средство… В общем, выкрутимся.

– Никуда ты не поплывёшь, – сурово заявил Саня. – Я тебя в таком виде не отпущу.

– Да? А в каком виде ты меня отпустишь? В набедренной повязке из камышей? В юбочке из размокшей газеты? Или с лопухом вместо фигового листка?

Саня предпочёл бы обрядить Ксюху в водолазный костюм, а ещё лучше – в рыцарские доспехи. С шипами наружу. Лопухом красоту не прикроешь, от чужих глаз и рук не убережёшь. Слишком много имелось на теле жены всяких хитрых изгибов, выпуклостей и впадин. Рельефная она ему досталась, заметная издалека. И Саня упрямо повторил:

– Никуда я тебя не отпущу.

При этом он выдвинул вперёд челюсть и подумал, а не топнуть ли ему ногой? Но при его росте это выглядело бы только комично, поэтому Саня предпочёл опуститься на корточки. В затруднительных ситуациях он почти всегда выбирал сидячую позу. Она маскировала его неказистое сложение и помогала сохранять чувство собственного достоинства.

Зато распрямилась Ксюха. Грязь уже обсохла на её коже, и теперь казалось, что на её длинных ногах надеты серые гольфы. Сердито отвернувшись, Саня выслушал затылком обращённый к нему вопрос:

– Будем сидеть тут и помирать от голода и жажды, да?

– Я сам поплыву. Вот посижу немного и…

– И пойдёшь, блин, на дно, – скептически хмыкнула Ксюха. – Только этого нам для полного счастья и не хватает. Сиди уж… Робинзон.

– А ты кто? – запальчиво крикнул Саня. Его голос вздрогнул от обиды и сознания своего бессилия.

Ксюхе стало его жалко.

– Я Пятница, – примирительно улыбнулась она. – Семь пятниц на неделе, и все твои. Так что не бери дурного в голову. – Уже зайдя по колени в воду, она обернулась и окликнула мужа:

– Эй! Не вздумай тут с русалками без меня баловаться!… Не то всем хвосты пообрываю.

В ответ Саня только сильнее насупился и проводил уплывающую Ксюху мрачным взглядом. Вот уж не думал он, что нагота возлюбленной способна приносить не только маленькие радости, но и большие огорчения.

* * *

Переплыть ставок для Ксюхи не составило особого труда. Скрытая зеленоватым покровом тёплой мутной воды, она чувствовала себя в относительной безопасности. А вот с выходом на сушу для неё, как для всякой русалки, начались проблемы. Взять хотя бы напуганный до истеричной икоты лягушачий народец, встретивший пловчиху у дощатого помоста под тенистым пологом ивы. Одуревшие от страха, квакушки сигали в воду, норовя угодить прямо в лицо, и Ксюха ещё долго унимала брезгливую дрожь, вызванную лягушачьим переполохом.

Но это была сущая ерунда в сравнении с тем ажиотажем, который ожидал Ксюху в случае встречи с представителями человеческого племени. Детвора побежит следом, дразнясь и оскорбительно улюлюкая. Женщины начнут кричать про совсем потерянный стыд и всячески срамить обнаглевшую девицу.

Ну а с мужчинами – совсем беда. В лучшем случае будут пялиться. А наиболее непосредственные и раскрепощённые станут, скорее всего, домогаться взаимной любви.

Ксюха оказалась в роли одинокого лазутчика на вражеской территории, где все одетое человечество представляло собой угрозу. А ей ведь предстояло не просто прогуляться нагишом, не попадаясь никому на глаза. Нужно было обзавестись каким-нибудь тряпьём на двоих и раздобыть любую плоскодонку, чтобы вызволить Саню с необитаемого острова… Что они станут делать потом, лишённые приюта даже в душном вагончике, кишащем мышами-полёвками, Ксюхе пока думать не хотелось. Для начала следовало обрядиться хотя бы на манер огородного пугала, потому что даже ходячие пугала не вызывают такого нездорового любопытства, как молодая симпатичная русалка – без хвоста, но зато с весьма выдающимися ногами.

Эти ноги взбаламутили воду и втянулись вслед за остальным телом на хилое сооружение из гнилых досок. Ксюха некоторое время посидела в напряжённой позе лягушки, готовой в любой момент нырнуть в ставок. Ей никогда не доводилось слышать про изнасилования на плаву, поэтому вода представлялась ей надёжнее суши.

Когда капли на ресницах высохли, она отважилась двинуться дальше. Камыши, рассекаемые её телом, возбуждённо шипели, прежде чем разочарованно угомониться за спиной. Их высохшие останки хрустели под ногами, норовя вонзиться в босые пятки.

Ксюха ощущала себя дикаркой, крадущейся через джунгли, но ничего романтического в этом не находила.

Просека вывела её к густым зарослям. Рядом вилась хорошо утоптанная тропинка, но Ксюхе нельзя было пользоваться проторёнными путями, и она, обречённо ойкая, попёрла напролом, уворачиваясь от острых шипов и сучьев, смахивая с лица паутину, а с тела – вредную насекомую мелюзгу.

На краю зарослей обнаружились первые приметы цивилизации – кучки дерьма различной степени свежести и скомканные обрывки газет. Примеряясь, чтобы никуда не вляпаться, Ксюха притормозила. И вовремя – из-за кустов приближалось тарахтение разболтанных велосипедов, слышались пьяные мужские голоса.