Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Спокойно, люди добрые! Щас вам всё скажу!
От этих слов толпа остановилась в ожидании, а посадник посмотрел, где бы найти место повыше. Помост снесли на последнем вече. И увидел чью-то телегу. Его взгляд поняли и сразу несколько человек бросились подкатить её. Когда она оказалась рядом, посадник по-молодецки запрыгнул на неё. Он поклонился толпе, кашлянул в кулак, окидывая её испытующим взглядом. Что она таит: мир или войну? Потом заговорит:
— Новгородцы! Вы хотите слышать, будет ить нет помощь?
— Да-а! — дыхнула толпа.
— Я отвечу: на наш посыл литовский князь молчит! Немцев просить будем?
— Не-е-е! — ревёт народ.
— Так чё: биться аль мира просить?
— Мира!!!
— Биться!!!
Толпа начинает делиться. Всё смешалось.
— Сказать хочу! — басит, как из бочки, огромный боярин.
Его животик утюжил толпу. Добравшись до телеги, пляшет около, никак не может взобраться. Наконец ему удалось поднять на телегу ногу. Кто-то толкает под ягодицы так, что он взлетает, как петух на насест. На ногах от такого толчка устоять не мог и на карачках добирается до середины телеги. Слышится хохот. Боярин поднимается с колен, отряхивает кафтан и начинает басить:
— До коль Москва нас грабить будет, люди добрые?! Скоро по миру пойдём, а им всё мало.
Кто-то хохочет:
— Смотри, голодаить! Бедный!
— Да когда, люди добры, мы головы подымим, да дадим им под зад?
Толпа помирает от хохота:
— Под иво зад! Ха! Ха!
— Хватит! — просмеявшись, заорала толпа, — Слазь! Долой иво! — несколько рук вцепились за подол кафтана.
Между тем среди бояр идёт свалка. Кто-то поддерживает толстяка, кто-то против. Трещат не только кафтаны. Дело дошло до бород. У кого-то из носа кровушка побежала.
— Мир!
— Война!
Когда выдохлись, не придя к решению, заорали:
— Пущай посадник скажет!
— Федька, давай! Скажи слово!
Фёдор стоит, выжидает, когда стихнут. Бояре поправляют одежду, тащат из карманов тряпицы, кровь оттирают.
Наконец толпа поутихла. Когда Фёдор убедился, что можно говорить, кашлянув, воскликнул:
— Новгородцы! Ноне ночью вы видали, кака московская мощь! Видали?
— Видали! — орут толпой.
— Сломим, её аль нет? — продолжает Фёдор пытать толпу.
— Шею сломам, — орёт чей-то звонкий голос, — себе.
— Прав! Прав! — несётся могучий голос веча.
— А кто хотит биться? — глядя вокруг, орёт посадник.
Таких не находится.
— Послов! Послов! — толпа знает, что надо в таком случае.
— Кого хотите? — Фёдор глядит вокруг.
— Владыку! Владыку!
Когда расходились по домам, многие бояре ворчали:
— Федька-то предался Симеону.
Владыку Василия великий князь Симеон Иоаннович встретил весьма достойно. Владыка был среднего роста, не молод, мудр, о чём говорили его умные, с добринкой, серые глаза. Окладистая борода и упитанная фигура придавали ему внушительный вид. Одет он был в чёрную, до пола, мантию, с чёрным же клобуком на голове. На груди — внушительный позолоченный крест. Голос басистый, но проникновенный.
Князь вышел к нему навстречу. Склонил голову, поцеловал руку и жестом пригласил пройти вперёд. Опережая, открыл перед ним дверь. В этом внимании владыка не почувствовал раболепия и угодничества. Наоборот, он понял, что, несмотря на княжескую молодость, перед ним твёрдый, последовательный правитель, довольно уверенный в себе. С такими лучше не связываться. Отец Василий знал Калиту и понял, что сын ему не уступит, если не обгонит.
Симеон начал встречу с вопроса: встречался ли он с митрополитом Феогностом?
— Да, сын мой, — тряхнул владыка побелевшими кудрями, выступающими из-под клобука.
— Ну, и... как, владыка? — князь, склонив голову, смотрел на священника.
— Мы все, слуги Божьи, жаждем мира, — ответил владыка.
— Это хорошо... — что-то обдумывая, заметил Симеон.
Потом князь вежливо предложил ему перейти в светлицу.
— Прости, Господи, — крестясь, проговорил Василий, — грехи наши тяжкие, — и присел в подставленное князем кресло.
— Сын мой, — начал он, — мои прихожане обратились ко мне, чтобы я привёз им мир и дружбу с таким великим княжеством, как Московия. Да, мы часто нарушали наши договора, и сейчас я знаю, что недобрые дела наших мужей заставили тебя, князь, прибегнуть к оружию. Но мы, слуги Божие, всегда считаем, что мир — вот истинное Божье веление.
Проговорив, владыка слегка откинулся на спинку кресла и внимательно стад смотреть на Симеона, как бы вытягивая из него добрый ответ.
— Владыка, — начал князь, пошевелись в кресле, — не я начал...
— Я знаю, — вставил владыка.
— Так вот, — продолжил князь, — на мир я готов. Только... — князь замолчал и в свою очередь внимательно посмотрел на владыку.
— Я слушаю, сын мой, — проговорил владыка, поняв, что мир, который князь предложит, будет суровым наказанием провинившемуся граду.
И заранее сказал себе, что он будет за то, чтобы его принять. С новым князем шутки плохи. Попробовали, слаб он или нет, получили своё.
— Слушаю, — повторил он.
Брови князя сошлись и нахмурилось чело:
— Я согласен, — начал князь. — Расчёт пойдёт по старым грамотам, вашим, — на последнем слове он сделал ударение, как бы желая подчеркнуть, что ничего нового пока не предлагает, — и они заплатят чёрным бором, а тысячу рублей я возьму за Торжок.
Владыка кивком головы подтвердил разумность его решения.
— Но это не всё. Я, как и мой отец, не люблю и не хочу лить понапрасну людскую кровь. Тем более, начинать с неё своё княжение. Но они оскорбили не только меня. Они оскорбили всё княжество, — говоря, князь не мигая смотрел на владыку. — Поэтому, — продолжил князь, голос его стал жёстким, а лицо приобрело выражение решительности и неуступчивости, — я отведу свои полки только тогда, когда бояре и посадник придут ко мне босыми и на коленях попросят о милости.
Владыку потрясло то, что он услышал, но куда деваться? Да, признаться, кое-кто из новгородцев заслуживал это. Владыка не возражал.
Вернувшись, владыка встретился с представителями боярства, купечества, главным посадником, посадниками улиц, житых людей. Когда владыка закончил повествование, наступила гнетущая тишина. Спорить или что-то доказывать владыке было бесполезно. Хоть и тяжкие были условия, но обошлось без жертв. А на кого бы пал топор? Да кто это скажет. Всё ничего, и чёрный бор заплатим, и за Торжок. А вот идти просить прощение босым, одетым в рубища, а потом встать на колени....