Только когда толпа начинает петь, я осознаю, насколько мы с Картером в меньшинстве. Что большая часть толпы – белые и что они без проблем читают рэп, выговаривая каждое слово, включая слово на «н».

Я знаю, что это просто стихи. Что они не называют меня словом на «н», но каждый раз, когда я слышу его, пропетое хором, меня выворачивает. И я ничего не могу с этим поделать. Это не должно меня оскорблять, мне даже просто не позволено быть оскорбленной.

И всё же моя кровь вскипает от того, насколько я оскорблена. У меня на коже проступает пот, потому что я еще и напугана.

Две девушки танцуют так, словно на них никто не смотрит. Одна из них блондинка в кепке цвета лайма. У другой каштановые кудри со светлыми прядями. Они похожи на Дестани и Джию. Но это наверняка не они. Они не стали бы так танцевать. Но этого достаточно, чтобы меня снова пронзила боль. Я знаю, что слово на «н» проскальзывает и между их губ, как и у всех остальных.

Картер наклоняется к моему уху.

– С тобой всё в порядке?

Я почти забыла, что он стоит рядом со мной. Я обхватываю себя и поворачиваюсь к нему лицом. Видя мое выражение, он и сам меняется в лице.

– Всё в порядке, – заверяет он меня.

– Мне страшно, – шепчу я. Не может быть, чтобы он меня услышал. Мне кажется, что он читает по моим губам.

– Тебе нечего бояться. Всё нормально.

– Что происходит? – спрашивает позади нас Оден.

– Давайте сядем! – кричит Картер. Он не глядя хватает меня за руку, словно его рука всегда знала, как найти мою, и направляется к диванам. Он усаживает меня на низкий твердый фиолетовый диван. В этой части зала пусто. Полагаю, здесь нет других таких безумцев, кто мог бы купить билеты на это, а потом не смотреть.

Картер садится с одной стороны от меня, а Оден с другой.

– Что случилось? – кричит Оден.

Картер говорит у меня над головой.

– Ты видишь, что эти люди больше похожи на тебя, чем на нас?

Я зажмуриваюсь от того, насколько мне приятно слышать, как он говорит «нас». Мне сразу становится лучше, словно я не одна, и от этого мне хочется плакать, потому что, если бы я не была одна на той вечеринке в прошлые выходные, может, всё было бы иначе.

– Ты слышал слова песни и то, как они пели все вместе?

Наконец, Оден произносит:

– Ой!

Картер кивает. Его челюсти сжимаются, когда он фокусирует взгляд на сцене.

– Поэтому я и не хотел идти сюда. Дело не только в дерьмовой музыке.

Он встречается взглядом со мной, и его лицо смягчается.

– С тобой всё в порядке, – успокаивает он меня. – Я пойду принесу тебе воды.

– Не воды. Пива. «Дос Экуис».

Он пытается побороть улыбку, но та побеждает.

– И мне, – неразборчиво бормочет Оден позади меня.

– Вы совсем с ума сошли, если думаете, что я принесу вам еще алкоголя. Я принесу вам воды.

– Кайфоломщик! – кричит ему вслед Оден, а потом поворачивается ко мне. – Знаешь, Куинн, я никогда не понимал, почему белые люди так упорно борются за возможность произносить это слово. Я вообще не понимаю, что в нем такого привлекательного. – Он смотрит в стену напротив нас, на пустые диванчики и приглушенные лампы.

– Я тоже.

– Я знаю по личному опыту, что есть места, где это слово всё еще произносят с ненавистью.

Я хмурю брови.

– Что значит, ты знаешь по личному опыту?

– Мои родители родом из маленького городка в Восточном Техасе. Та еще глухомань. – Он смотрит на свои ладони, лежащие у него на коленях. – Когда мы гостим там, мне приходится выслушивать расистские речи членов своей семьи. – Наконец он поднимает взгляд на меня. – Совсем плохо всё было, когда президентом был Обама.

Мои брови взлетают вверх.

– Не сомневаюсь.

– Я не думаю, что белые люди должны произносить «дружелюбную» версию этого слова, зная, что где-то кто-то всё еще использует его для разжигания ненависти. Мне кажется нечестным, что каждый раз, когда темнокожие люди слышат это слово, им приходится гадать, оскорбляют их или нет.

Я смотрю на Одена, едва не плача.

– Ух ты, Оден.

– Что? – он со смущенным взглядом поворачивается ко мне.

– Спасибо! – Никто из моих белых друзей еще не видел меня так. Мне хочется купить ему подарок. Хочется обнять его. Черт, да мне хочется броситься к сцене, вырвать Оливию у Кендрика и прокричать ей в лицо, какой Оден замечательный. Ей бы так повезло, если бы она стала с ним встречаться.

Картер возвращается с двумя «Дос Экуис».

– Спасибо, спасибо, спасибо! – вопим мы с Оденом, выхватывая у него пиво.

– Завтра вам обоим будет очень хреново, – говорит он, глядя, как мы пьем. – Напоминаю, завтра нам нужно посмотреть наш второй фильм о Джоне Кеннеди.

Я поворачиваюсь к нему.

– Ой, да.

– Ко мне домой больше не поедем, – говорит Оден, указывая на нас своим пивом. – Картер, твоя очередь.

Он вдруг смущается.

– Эм, я… в общем, у меня дома не на чем смотреть диски.

– Ой, точно. Ты же мне говорил, – отвечает Оден. – Тогда, наверное, мы снова поедем к Куинн.

– Ладно, отлично, – бормочу я, жадно глотая пиво. Рэп-стихи, исполняемые хором, сливаются в какую-то кашу, как и всё остальное.

Я смотрю в упор на пустой диван напротив нас, голова наполняется чем-то тяжелым, пока Картер не произносит:

– Ты уверен, что мы не можем собраться у тебя, Оден? Твоя мама показалась мне очень милой.

– А что не так с моим домом? – спрашиваю я, резко вскидывая голову.

Он поджимает губы.

– Твой отец считает меня преступником.

Я захлопываю рот. Я не могу спорить с ним – не после того, как он меня успокоил.

– Тебе всегда рады в моем доме, – говорю я, отводя взгляд. – Мои родители ругались весь день после того, как ты ушел. Я знаю, что папе стыдно за то, как он отреагировал.

– Я не знаю этого наверняка. Страх опасен. Страх убивает темнокожих людей.

– Ты думаешь, что папа убил бы тебя? – спрашиваю я, встречаясь с ним взглядом.

– Если бы у твоего отца при себе в тот день было оружие, думаю, сейчас я мог бы быть мертв.

Мне больно из-за того, что он боялся за свою жизнь, находясь у меня дома. Что парень с такой же темной кожей, как у меня, не чувствует себя в безопасности рядом с моим отцом.

– Если честно, я сомневаюсь, что завтра папа будет дома. Он редко бывает дома по субботам.