– Или девица, – добавила Анника.

Они улыбнулись друг другу.

– Один миллион, значит, – констатировал Халениус. – С этим мы можем играть.

– Один миллион, – подтвердила Анника.

Принадлежавшая миссионерскому приходу (хотя в те времена это называлось Миссионерским союзом, Шведским миссионерским союзом) церковь Святого Андрея в Ваксхольме своей белизной не уступала крылу ангела. А я был одним из многих ягнят Поля Петера Валденстрёма, маленьким, белым и невинным (по крайней мере, сначала).

В воскресной школе было очень забавно. В приходском зале всегда светило солнце, совершенно независимо от погоды снаружи. Сначала мы пели песни и молились все вместе, а потом более взрослые дети могли идти в заднюю комнату изучать Библию, и не обычным образом, а в форме комиксов! Каждое воскресенье нам вручали новый лист бумаги, сложенный посередине, в результате чего получались четыре газетные страницы, а сама бумага была такого плохого качества, что в ней попадались вкрапления дерева. И при попытках стереть с нее следы карандаша она просто разрывалась на кусочки. Если очень везло, комиксы могли оказаться со всех сторон, но подобное случалось крайне редко. На четвертой, то есть последней, странице, а также порой и на третьей всегда находились вопросы, на которые требовалось ответить, плюс обязательный для решения кроссворд с христианскими словами, а также догмы, которые мы потом обсуждали, и это было, конечно, скучно, но я все равно ходил туда каждое воскресенье, поскольку комиксы представляли собой интереснейшую историю в картинках, казалось не имевшую конца.

Хотя она, само собой, закончилась, как ведь бывает всегда.

Все когда-нибудь кончается. Это касалось и происходившего с нами.

Они забрали и испанца тоже. Он носил имя Алваро Рибейро, я запомнил его, поскольку моего отца звали Алваром, и был еще многообещающий теннисист Францис Рибейро одно время, он тренировался в Финляндии, интересно, что стало с ним?

Они пришли, когда уже стемнело. Он ничего не сказал на прощание. Даже good-bye.

А румын не вернулся.

Я пытался понять, что происходит в моей душе.

Ягненок, которому исполнялось тринадцать и добившийся приличных успехов в изучении Библии, мог стать пастырем своих младших собратьев, фактически это произошло со всеми, кроме меня. Не знаю, почему я не удостоился такой чести, и минуло уже немало лет с тех пор, когда я последний раз думал об этом. Но помню, что в свое время размышлял на сей счет – почему все смогли стать пастырями, а я нет. Пожалуй, мне не хватало набожности. Возможно, я слишком много играл в хоккей. Или большие пастыри знали, что я и Линус обычно покуривали тайком за заправкой для катеров и допивали легкое пиво, которое отец Линуса прятал в багажнике своей машины.

Комаров стало гораздо больше. Они непрерывно кусали мои пальцы, руки, уши, щеки, веки.

Смех Анники эхом отдавался вокруг, она не верит в Бога. По ее словам, это обычный сексистский блеф, созданный мужчинами с целью держать в руках плебеев и женщин. Я знаю, это нерационально, но каждый раз, когда она говорит такие вещи, меня охватывает страх, в моем понятии она зря так делает, существуй Он на самом деле, по-моему, Ему не понравилось бы, что о нем отзываются подобным образом, называют сексистским блефом. Кому такое пожелаешь? Однажды я сказал ей это, и тогда она посмотрел на меня с очень странным выражением в больших глазах. И ответила: «Если Бог есть на самом деле, Ему ведь известно, о чем я думаю, не так ли? Иначе ведь грош Ему цена? Тогда Ему, пожалуй, нравится, что я не лицемерю перед Ним».

Сейчас остались только я и датчанин. Он лежал очень близко ко мне. И к счастью, не хрипел и не стонал теперь. Его грудная клетка больше не дергалась судорожно. Стало совсем темно. Охранники развели костер снаружи хижины, я видел свет от языков пламени в щелях вокруг служившего дверью листа железа.

Нас снова перестали кормить. Я опустошил желудок на пол один раз.

Мне стало интересно, видит ли Бог меня сейчас.

Домашний телефон зазвонил в 23.44.

Анника почти заснула на диване и вздрогнула, словно кто-то пнул ее ногой. Чисто рефлекторно она села прямо и повернула голову в сторону источника звука.

– Хочешь принять участие и послушать? – спросил Халениус. У него были красные глаза, а рубашка вылезла из брюк.

Анника покачала головой.

Хотя ей следовало, наверное. Она могла бы поприсутствовать в спальне в качестве моральной поддержки, показывать на листки бумаги на стенах и напоминать ему различные аспекты и ключевые слова, о которых они договорились, следить за работой записывающего оборудования и чтобы все, как и требовалось, сохранялось на жестком диске.

– Лучше нет, – сказала она.

Телефон зазвонил во второй раз.

Халениус не без труда поднялся, пошел в спальню и закрыл за собой дверь. Сейчас он включил запись. Теперь проверил, идет ли сигнал. И ждал следующего звонка, а потом собирался поднять трубку.

И он прозвучал и прервался посередине, Анника слышала, как Халениус говорил что-то, но не различала слов.

Дисплей DVD-проигрывателя показывал 23.45, это точно совпадало с углом наклона земной оси.

Она потратила вечер, отвечая на эсэмэс, голосовые сообщения на автоответчике и имейлы от журналистов, желавших побеседовать с ней. Текст был абсолютно одинаковым для всех. «Спасибо за твой запрос на интервью о ситуации с моим мужем. У меня, однако, нет никаких комментариев в настоящий момент. Если что-то изменится, я сама сообщу. Прошу с пониманием отнестись к моему решению».

Боссе из «Конкурента» единственный из всех напомнил о себе еще раз длинным и агрессивным эсэмэс, где настойчиво просил ее по крайней мере просветить, как развиваются события, даже если сам и не писал никакой статьи для завтрашнего номера. По его мнению, они могли бы обсудить все в любом случае и, пожалуй, прийти к соглашению. Анника ответила одной строчкой: «Я похожа на торговку коврами?»

«Пожалуй, немного резковато получилось», – подумала она, когда сидела и таращилась на дисплей DVD-проигрывателя. Честно говоря, общение с Боссе давалось ей с трудом. Это ведь он пытался раздуть скандал из снимка, где Халениус на прощание поцеловал ее в щеку у ресторана, что, в свою очередь, могло рассматриваться как месть с его стороны, поскольку она в зародыше прервала роман между ними примерно сто пятьдесят лет назад.

А Халениус все говорил, говорил и говорил в спальне.

Андерс Шюман стал единственным, кому она не ответила. Понимала, что среагировала слишком эмоционально и иррационально на его предложение. В нем ведь не было ничего плохого. Вопрос состоял в том, какая сумма за ним скрывалась. Едва ли сорок миллионов долларов, но также вряд ли, ведь выкуп мог оказаться столь большим, если верить теориям Халениуса.

23.51. Сейчас он общался с похитителями уже шесть минут. Примерно столько времени занял первый разговор. Халениус за вечер прослушал его запись несколько раз и также сделал распечатку, а потом спросил, нет ли у нее желания прочитать. «Нет, лучше потом», – ответила Анника совершенно искренне, не хотела слышать голос похитителя, но, пожалуй, могла бы познакомиться с его словами в письменном варианте, выслушать аргументы, не отождествляя их с каким-то конкретным человеком, но не сейчас, не этим вечером.