– Не следует злоупотреблять, – соглашаюсь я с самым шикарным новоанглийским акцентом, какой могу изобразить; я научилась неплохо имитировать его от матери. – Так легко упиться хорошим шампанским…

– Ну, не знаю, никогда не пил хорошего шампанского. Кажется, один раз на чьей-то свадьбе хватил стакан дешевой гадости… – Он приподнимает свою бутылку с пивом. – Вот мой напиток.

– Вижу-вижу.

– Ваш сын – хороший парень, вы это знаете?

– Знаю. – Я улыбаюсь – не совсем ему, а просто в сгущающиеся сумерки. – Знаю.

Мы допиваем пиво, и я собираю пустые бутылки. Потом выдаю Сэму его заработок за день и смотрю, как он идет вверх по холму к своей хижине – здесь недалеко. Вижу, как в окнах загорается свет, мерцая красным сквозь зана вески.

Войдя в дом, я отправляю бутылки в мешок для сбора перерабатываемых отходов. В кухне чисто и тихо. Дети уже разошлись по своим углам, как они часто делают.

Это славный спокойный вечер, и, пока запираю дверь и включаю сигнализацию, я думаю только о том, что это вряд ли продлится долго.

* * *

Но оно длится. Больше всего меня удивляет, что следующий день – суббота – тоже проходит гладко. Меньше тревожащих записей в «Сайко патрол». Никаких визитов полиции. Я получаю очередной заказ. И воскресенье тоже. В понедельник дети идут в школу, возвращаются вовремя, и ровно в четыре часа дня Коннор и Сэм Кейд уже стучат молотками на крыше. Ланни ворчит, что этот стук сводит ее с ума, но прибавление громкости в наушниках решает ее мелкую проблему.

Хороший день переходит в новый хороший день, затем – в неделю. В школе, к вящему удовольствию моих детей, начинаются каникулы, и Кейд работает полный день, присоединяясь к нам за завтраком, потом вместе с Коннором доводя до ума кровлю. Когда эта часть ремонта заканчивается, они начинают заменять сгнившие деревянные наличники вокруг окон и дверей. Я удаляюсь в свой кабинет, чтобы поработать и проверить «Сайко патрол», и это ощущается… почти уютным – когда поблизости есть кто-то, кому я могу доверять, хотя бы немного.

К воскресенью наличники покрыты новым слоем краски, мне добавилось уборки, но я не испытываю недовольства. Абсолютно. Я вся в краске, от запаха трудно дышать, но так счастлива я не была уже давно. Потому что Ланни, Коннор и Кейд тоже устали и испачкались, но мы вместе достигли реальной цели. И это приятно.

В тот день я обнаруживаю, что улыбаюсь Сэму уже без всякой настороженности, и он улыбается в ответ так же открыто и свободно, и я внезапно вспоминаю, как Мэл впервые улыбнулся мне. В этот момент я осознаю́, что улыбка Мэла никогда не была открытой, никогда не была свободной. Он изображал хорошего мужа и идеального отца, это была его роль, его методично созданный образ, и из этого образа он никогда не выходил. Я вижу разницу – в том, как Сэм разговаривает с детьми, как делает ошибки и исправляет их, как говорит глупости и умные вещи, и все это по-настоящему, по-человечески, без наигранности.

У Мэла всего этого не было. У меня просто никогда не имелось образца для сверки, чтобы я могла увидеть разницу. Мой отец почти все время отсутствовал дома и был не особо приветлив: детей должно быть видно, но не слышно. Я начинаю осознавать, что, когда Мэл встретил меня, он увидел во мне эту жажду, желание получить недостающее. Должно быть, он хорошо изучил все это, готовя свою роль. Бывали случаи, когда его маска соскальзывала, и я помню каждый из этих случаев… первым был тот раз, когда я рассердилась на него из-за того, что он пропустил празднование третьего дня рождения Брэйди. Мэл тогда повернулся ко мне так резко, с такой жестокой яростью, что я вжалась в холодильник. Он не ударил меня, но некоторое время держал так, прижав мои руки по обе стороны от головы, и смотрел на меня пустым взглядом, который ужаснул меня тогда – и ужаснул бы даже сейчас.

Даже когда Мэл идеально играл свою роль, в ней не было глубины. Его спокойствие было напряженным и неестественным, как и его доброта.

Я полагаю, что настоящий Мэл выбирался наружу только тогда, когда он уходил в свою мастерскую. Он, должно быть, жил ради того, чтобы закрыть за собой ту дверь и заложить ее на засов.

Глядя на Сэма, я не вижу ничего этого. Я вижу только человека. Настоящего человека.

И мне больно и горько осознавать, насколько мало я понимала то, что было у меня перед глазами, лежало рядом со мной в постели все девять лет моего замужества. Это был мой брак – не наш. Потому что для Мэлвина Ройяла это никогда не было браком.

Я была инструментом, таким же, как пилы, молотки и ножи в его мастерской. Я была его маскировочным средством.

Понимание этого ужасает и успокаивает одновременно, но оно наконец-то есть. Я никогда не позволяла себя много размышлять об этом, но, видя Сэма, видя то, как общаются с ним дети, я наконец-то прозреваю относительно того, что в моем супружестве всё, абсолютно всё было неправильным и искусственным.

Я, конечно же, не говорю этого Сэму. Это был бы чертовски странный разговор, особенно потому, что я никак не могу поведать ему, кто я в действительности такая. Ни за что. Но то, что детям он нравится, имеет большое значение. Оба они очень умны, и я знаю, что очень важно создать для них это безопасное место, сделать его лучше. Рискованно, но необходимо. Я все еще готова бежать, если придется, но только тогда, когда другого выхода не будет.

Пока что все тихо. Тише, чем когда-либо прежде.

К середине июня Коннор и Сэм приводят дом в фантастический вид, и Кейд учит моего сына основам строительства. Они планируют выровнять землю с обратной стороны дома, залить бетоном и установить сваи. Ланни бродит вокруг, внося предложения, но потом вдруг тоже втягивается в работу, пристально следя за тем, как Сэм чертит план будущей веранды.

Это долгосрочный проект. Никто с ним не спешит, и менее всего – я. Мне по-прежнему приходят заказы, в таком количестве, что некоторые я даже отклоняю. Я могу позволить себе привередничать и брать только то, за что хорошо платят, и моя деловая репутация повышается. Жизнь определенно становится лучше.

Я, конечно же, не полагаюсь целиком лишь на доходы от своей удаленной работы. Мне не нужно это делать, потому что Мэл совершил один правильный поступок: в той кошмарной складской ячейке, где хранились его трофеи и дневник ужасов, он также держал кое-что на случай побега.

Саквояж, полный наличных.

Почти двести тысяч, средства от продажи имущества его умерших родителей – он говорил мне, что вложил эти деньги в паевой фонд. Они годами лежали в этой ячейке, ожидая, пока Мэл почует, что пора делать ноги. Но ему не дали шанса забрать их. Его арестовали на работе, и после этого он ни дня не провел на свободе.

Конечно же, я показала содержимое этой ячейки полиции, но, прежде чем сделать это, забрала этот саквояж и уложила в багажник своей машины. Потом съездила на другой конец города в один из супермаркетов с ячейками для хранения почтовых отправлений. Забронировала ящик на выдуманное имя – первое, какое пришло в голову, – а потом отвезла саквояж в офис службы доставки и отправила его на свой новый почтовый ящик. Мне было страшно, я боялась, что меня схватят или, хуже того, что кто-нибудь вскроет ящик, и деньги бесследно исчезнут. Я не смогла бы даже пожаловаться на это.