Катя уже хотела забежать в свой подъезд, когда увидела невдалеке от него машину, похожую на ту, в которой несколько раз мать подвозили до дома. Или это не она? Честно говоря, Катя не слишком разбиралась в машинах. То есть она их вообще никогда не замечала, пока на одной не стала разъезжать мать.

Катя подошла к машине и внимательно ее оглядела. Серая, пузатая. Наверное, иномарка. Надо на всякий случай запомнить номер, чтобы потом проверить, если что. Мать вроде бы обещала больше не водиться со всякими Онегиными, но кто ее знает… Может, не вытерпела? А с какой стати эта машина стоит возле их дома пустая? Неужели… Неужели мать пригласила своего Онегина домой, пока ее нет?

Выскочив из лифта на своей площадке, Катя от возбуждения никак не могла открыть замок. Ключ как-то странно застрял и не хотел поворачиваться. В конце концов дверь открыла Наталья Николаевна.

— Катюха, что ты вытворяешь с замком? — весело спросила она. — И вообще, где тебя столько времени носило? Я уже начала волноваться.

С криком «Где он?» Катя стремительно ворвалась в квартиру и принялась по очереди открывать все двери, даже в ванную, в туалет и в маленькую кладовочку на кухне. Наталья Николаевна некоторое время смотрела на нее с удивлением, а потом спросила:

— Кого ты ищешь-то? Если Барсика Марьи Сергеевны, то она его на прошлой неделе на дачу отвезла!

— Нужен мне этот кот! — сморщилась Катя. — Онегина твоего ищу!

— Какого еще Онегина?

— Такого! Который возит тебя на серой машине! Она у дома стоит!

— Прекрати, Катя! Я сегодня приехала на троллейбусе!

— Врешь!!!

— Как ты смеешь со мной так разговаривать? — возмутилась Наталья Николаевна.

— А вот и смею! Ты же обещала! А сама! Скажешь, что не встречаешься с ним, да? — Катя подлетела к матери и почти с ненавистью уставилась ей в глаза.

— Разденься сначала, — предложила Наталья Николаевна, опустив голову, — и мы поговорим.

— Ага! Значит, встречаешься, встречаешься, встречаешься! Голову опускаешь, на меня не смотришь!

Катя опустилась на пол, не раздеваясь, и наконец горько расплакалась, натянув на лицо ненавистную вязаную шапку того же колера, что и не менее ненавистная машина.

Наталья Николаевна села на пол рядом с дочерью и, не пытаясь ее утешить, заговорила:

— Я сегодня действительно приехала на троллейбусе, но не в этом дело… Ты права, я иногда встречаюсь с этим человеком… вне работы. Редко. Мне хотелось бы чаще, но я знаю, что тебе это не понравится. Меня это мучает, Катя. Думаю, что я могу позволить себе немного радости. Разве нет?

— Мама! Ну какая радость? — Катя сдернула с лица шапку и угрюмо проговорила, уже не всхлипывая: — Они же все гады, как один!

— Кать, ну с чего ты взяла? — Наталья Николаевна все же обняла дочь за плечи. — Если мне один раз в жизни не повезло, это не значит, что всё в ней безобразно и все отвратительны!

— В ней именно всё и все отвратительны! А я — больше всех! — Катя сбросила с себя мамины руки, потом куртку, сняла ботинки, еле развязав шнурки красными закоченевшими пальцами, и заперлась в ванной.

— Доченька! Ты что там собираешься делать? — встревоженная Наталья Николаевна замолотила в дверь кулаками.

Катя открыла дверь и, не глядя на мать, сказала: «Я замерзла, хочу погреться», снова закрыла задвижку и пустила горячую воду.

Руслан Шмаевский тоже всячески уклонялся от подготовки к Дню влюбленных. Нинуля, уставшая уговаривать его сыграть в одной из сцен Онегина, наконец отцепилась, потому что и без него желающих было достаточно. Руслана тревожила Катя Прокофьева, упорно желающая откликаться только на глупое имя Кэт. Он не хотел о ней думать, но почему-то мысли сами собой упорно возвращались к ней. Он специально разглядывал ее в школе. Если до этого он смотрел на Иру Ракитину, как на потрясающей красоты картину, то в лице Прокофьевой взгляду абсолютно не за что было зацепиться. Она не была уродиной, но уж очень обыкновенной.

Руслан все время вспоминал прикосновение Катиных губ к своим, и при этих воспоминаниях у него как-то странно теснило в груди. Странным было и то, что в тот момент он ничего необычного не почувствовал, а теперь вдруг так всерьез растревожился. Ему хотелось встретиться с Прокофьевой и поговорить. Зачем она сделала то, что сделала? Зачем поселила в нем такое беспокойство? Он обрадовался, когда столкнулся с ней в библиотеке один на один. Она же почему-то смотрела на него с презрением. Нагрубила. Это же ненормально: лезть с поцелуями, а потом грубить! Надо все-таки постараться о ней не думать.

А как не думать, если он сейчас остался совершенно один? Все, как ненормальные, репетируют сцены из «Онегина». Девчонки (если опять-таки не считать Катю) возомнили себя Татьянами Лариными: томно поджимают губки, закатывают глазки и носятся со всякими стишками. Парни тоже с ума посходили. Сочиняют какие-то «отповеди» в онегинском стиле и пишут девчонкам записки. У них в классе давно уже идет месяц влюбленных. Что к этому сможет добавить еще один жалкий день четырнадцатое февраля? И кто только придумал его праздновать? Не праздновали же раньше, и ничего! Жили — не тужили.

Мишка Ушаков тоже как-то незаметно отдалился. Он закрутил такой серьезный роман с Катиной подружкой Вероникой, что сразу почувствовал себя взрослым и здорово тертым жизнью. Руслан даже разозлился на него за это.

— Может, хватит изображать из себя плейбоя? — как-то спросил он у приятеля.

— Что бы ты в этом понимал! — возразил ему Мишка. — Плейбои — они где? В двадцать первом веке! А мы сейчас всем классом перенеслись в девятнадцатый, понял?! Не поверишь, но я чувствую себя настоящим аристократом! Практически, как «денди лондонский»! И, представь, очень хочется вызвать кого-нибудь на дуэль! Например, Панасюка из девятого «А». Воображает из себя… Хороший все-таки был обычай!

Руслан оглядел аккуратно разделенные на косой пробор и смазанные каким-то гелем ушаковские волосы и рассмеялся:

— Тоже лондонский аристократ нашелся! Денди! Ты в зеркало-то давно смотрелся?

— При чем тут зеркало?

— При том, что на твоей физиономии четко прописаны все твои рабоче-крестьянские русопятые предки до седьмого колена!

— Это ты намекаешь на то, что у меня волосы с рыжизной? — грозно спросил Ушаков.

— С рыжизной? Ну и словечко! — уже в полный голос расхохотался Шмаевский. — Какая еще рыжизна, если ты — натуральным образом рыжий! А нос — типичнейшая простонародная картошина!

— Да если хочешь знать, рыжесть — это нормальное дело для англичан! Для ирландцев, например!

— Брось, Миха! Из тебя такой же ирландец, как из меня — папа римский!

— Да?!! Ты так думаешь?! — с большой обидой в голосе проговорил Ушаков. — А некоторые девушки из нашего класса думают по-другому!