Тьерри уставился на реку невидящим взглядом.

– Рак… – повторил он. – Эта болезнь – как снайпер на празднике. Только что все веселились, и вдруг – бум!

Мы молча глядели на реку.

– Сейчас много всяких новых методов лечения, – заметил Тьерри.

Я покачала головой:

– Да, но у Клэр опухоли в трех местах, а это очень серьезно. Но она упрямая.

– Значит, дела настолько плохи. – Тьерри взглянул на меня, но быстро отвел взгляд.

– Может быть, – пожала плечами я.

Самой не хотелось об этом думать.

– А как ее семья? Заботится о ней?

– У Клэр очень хорошие сыновья.

– Значит, у нее сыновья?

– Двое.

– Да… сыновья… – задумчиво протянул Тьерри.

Наверное, он подумал о Лоране.

– И что, они с ней рядом? Поддерживают ее?

– Они замечательные.

– Даже если я буду гореть, мой сын пожарным не позвонит. – Тьерри фыркнул, потом нервно закусил губу. – Моя малышка Клэр, – вдруг произнес он так, будто забыл о моем присутствии. – Моя английская птичка. Малышка Клэр.

1972 год

– Какая ты… красивая!

Клэр смущенно захихикала. Обычно Тьерри за словом в карман не лез. Девушка никак не ожидала, что при виде нее он утратит дар речи. Тьерри так же жаден до слов, как и до идей, новых знаний, шуток, еды, вина, шоколада, Парижа – и до нее.

Они стояли в саду дома Лагардов. С тех пор как вся семья отбыла в Прованс и оставила Клэр одну в Париже, сад пустовал. Казалось, разом уехали все жители города, улицы опустели. Парижане бежали от зноя навстречу морскому ветерку и мимозам юга. Магазины стояли закрытые, рестораны не принимали гостей. Париж будто превратился в город-призрак – или в огромную игровую площадку для тех, кто остался.

Набравшись невероятной смелости, Клэр оставила в шоколадной лавке записку. Пришла рано утром, до того как Тьерри появлялся на работе. Она давно уже об этом подумывала. Наведалась в «Papeterie Saint Sabin», большой магазин канцелярских товаров. Истратила огромное количество тяжким трудом заработанных денег на самую красивую и изящную писчую бумагу, какую смогла найти. Глаза разбегались от разнообразия, но наконец Клэр остановила выбор на бледно-зеленой бумаге с желтыми цветами, очень похожей на ткань ее нового платья. Плотный кремовый конверт украшали светло-зеленые и золотистые полоски. Все это смотрелось невероятно стильно и утонченно. С бешено бьющимся сердцем Клэр проскользнула в кабинет месье Лагарда, обставленный массивными шкафами и кожаными креслами, и позаимствовала с письменного стола одну из его перьевых ручек. Рука Клэр дрожала от приятного волнения. Только бы не посадить кляксу! Она написала только время и адрес, и больше ничего.

Конечно же, Тьерри пришел. Как Клэр и рассчитывала, он нашел ее в саду. Лицо Тьерри слегка порозовело от жары. Он снял шляпу и смахнул пот со лба. Фруктовые деревья заслоняли сад от взглядов с улицы, здесь можно было уединиться, не боясь, что тебя потревожат. На идеально ровно подстриженной лужайке Клэр приготовила целый пикник: лучший сыр морбье (его любимый), паштет, дрожжевой хлеб из маленькой булочной на углу, гроздь винограда. Ягоды были крупные, глянцевые и полные косточек. Тьерри любит разрезать виноградины ножиком и с необычайной ловкостью выковыривает косточки. Даже не подумаешь, что человек с руками, больше напоминающими медвежьи лапы, может быть на такое способен! Нарезку испанской ветчины серрано она купила в лавке у грозного мясника: еле отважилась зайти! Довершала картину бутылка «Лоран-Перье» урожая 1968 года, охлаждавшаяся в ведерке со льдом. А что? Мадам сама разрешила Клэр брать все, что душа пожелает! Конечно, Клэр понимала, что бессовестно злоупотребляет хозяйским доверием. Но она пообещала себе, что будет прилежно трудиться и возместит Лагардам убыток.

Сквозь листву деревьев просвечивал солнечный шар, сегодня казавшийся особенно большим и тяжелым. Даже золотистые лучи выглядели как что-то густое, осязаемое: ни дать ни взять сироп. Клэр, скрывавшаяся от зноя в тени, не в состоянии была и минутки посидеть спокойно. То теребила волосы, то новое платье, то кидалась переставлять тарелки из тонкого фарфора: Клэр с величайшей осторожностью достала их из шкафа-витрины в гостиной. В тысячный раз поправляла букет цветов в баночке: нарвала с клумб, причем старалась собирать там, где опустошение не будет особо бросаться в глаза.

Наконец Тьерри подошел к боковой калитке, выходящей в укромный переулок между их фешенебельной улицей и другой, не менее внушительной. Тихонько постучал и быстро вошел в сад.

Клэр вскочила. В солнечном свете ее блеклые волосы сияли, будто золото. Нежно-зеленый шелк платья струился, как река. В этот момент Клэр напоминала водяную нимфу – или прекрасную дриаду.

– Клэр, какая ты… какая ты красивая! – выдохнул Тьерри.

В кои-то веки он говорил тихо, почти благоговейно. Клэр шагнула к нему, и Тьерри обнял ее. Потом сел под дерево и усадил Клэр к себе на колени. К великолепному угощению так никто и не притронулся. Влюбленные обошлись не только без еды, но даже без слов. Прошло всего несколько минут, и птицы вспорхнули в ясное голубое небо.

Тьерри довел меня до угла улицы. Мы зашли в крошечную узкую булочную: столики и стулья теснились вплотную друг к другу. Реки отсюда не видно – так же как и острова Сите, плывущего по ее середине, будто гигантский корабль. Тьерри выкрикнул заказ. Официант, с удивительной быстротой проложив себе путь между столиками, принес нам две маленькие чашки кофе. На каждом блюдце лежало по четыре кусочка сахара. А еще нам принесли огромные заварные пирожные: два профитроля друг на друге, нижний побольше, верхний поменьше. Оба политы шоколадом и склеены кремом. Эти пирожные французы называют «religieuse» – религиозными. Если приглядеться, и впрямь похожи на фигурки монахинь или священников. Тьерри проглотил свою порцию в один присест и вскинул руку, требуя добавки. Ни дать ни взять ковбой, опрокидывающий в баре стопки виски.

Некоторое время Тьерри молча наблюдал, как я ела. До чего вкусные профитроли!

– Обстоятельства были против нас, – вдруг произнес Тьерри. – Отец Клэр… как бы это сказать?.. Мы оба были очень молоды. Лето, романтика… А потом она уехала домой, а меня призвали в армию.

Я встретила взгляд Тьерри и в первый раз заметила у этого жизнерадостного толстяка столько грусти в глазах.

– В молодости думаешь, что у тебя еще все впереди. Любовь от тебя никуда не денется. Беззаботно растрачиваешь юность, свободу, чувства. Кажется, будто у тебя этого добра всегда будет в избытке. Но время все расставляет по местам. Вдруг понимаешь, что растратил все. Остается подводить итоги: достойно ли ты распорядился этими благами?

Тьерри с задумчивым видом откусил от второго пирожного.

– Казалось, у нас с ней еще будет время, много времени. Лето никогда не закончится, все останется как есть. Короче говоря, Анна, я старый дурак. Не повторяйте моих ошибок.