— Да. Немного. Положи себе…

— Нет, мне не хочется мороженого… Пойду вздремну после обеда.

У отеля Лилия помахала ему на прощание пальчиками, а Он пересек аллею и попросил мальчика поставить шезлонг под тенью пальм. Сигарета никак не зажигалась: мягкий ветерок взбалтывал жаркий вечер и гасил спичку. Несколько молодых пар отдыхали неподалеку, одни — обнявшись и сплетясь ногами, другие — накрыв головы полотенцем. Ему захотелось, чтобы Лилия спустилась вниз и положила свою голову ему на колени, укутанные фланелью, худые, жесткие. Он страдал или чувствовал себя уязвленным, обиженным, неуверенным в себе. Страдал при мысли о таинстве любви, к которому не мог приобщиться. Страдал при воспоминании о быстром и безмолвном сговоре, в который они вступили на его глазах, не делая ничего предосудительного, если говорить вообще, но в присутствии этого человека, человека, забившегося в кресло, затаившегося под козырьком, под темными очками…

Одна из девушек, лежавших на пляже, томно потянулась, подняла руку и стала сыпать — тонкой струйкой — песок на шею своему другу. И тут же вскрикнула, когда парень вскочил, прикинувшись разозленным, и схватил ее за талию. Оба покатились по песку, она вскочила и побежала; парень нагнал ее, задыхавшуюся, возбужденную, и на руках понес в море.

Он снял свои итальянские туфли и зарыл ноги в горячий песок. Пройти бы по всему пляжу, до конца, одному. Пошагать бы, глядя себе под ноги, не замечая, как прибой стирает следы — единственное и мимолетное подтверждение того, что он здесь прошел.

Солнце уже стояло прямо перед глазами. Любовники вышли из воды. Вместо игривого задора, с каким они ринулись в море, — молчаливое шествие двух обнявшихся фигур. Парень был явно смущен, потому что не заметил, как долго длилась их любовная игра — почти на виду у всего пляжа, хотя и скрытая посеребренной простыней вечернего моря, — девушка тоже не поднимала глаз. Красавица, смуглая и молодая… Молодая. Они снова улеглись совсем близко от него, накрыли головы одним полотенцем. И ленивый тропический вечер стал потихоньку их укрывать. Негр уже собирал шезлонги, выданные напрокат.

Он встал и пошел к отелю. До того как подняться к себе, решил освежиться в бассейне. Вошел в гардеробную рядом с душевой кабиной и, сев на скамейку, стал снимать туфли. Железные шкафы, где хранилась одежда купальщиков, скрывали его от любопытных взоров. Сзади послышалось шлепанье мокрых ног по резиновым коврикам, смеющиеся голоса, шорох полотенец, растирающих тело. Он скинул рубашку. Из соседнего отсека доносился запах пота, крепкого табака и одеколона. К потолку поднимались кольца дыма.

— Что-то не видно сегодня красавицы с этим чудищем.

— Да, не видно.

— А хороша девчонка…

— М-да. Но старый хрыч едва ли ей в удовольствие.

— Того и гляди удар хватит.

— Я думаю. Ну, поторапливайся.

Они ушли. Он надел туфли и, натянув рубашку, вышел. Поднялся по лестнице к номеру. Открыл дверь. Удивляться нечему. Смятая после сиесты постель, а Лилии и след простыл. Он стоял посреди комнаты. Конвульсивно дергались крылья вентилятора — как у пойманного сопилоте.[47]Снаружи, на террасе, — опять ночь, с цикадами и светлячками. Опять ночь. Он прикрыл окно, чтобы не улетел аромат, живой запах: духи, крем, пот, мокрое полотенце. Нет, пахнет не это. Слегка вдавленная подушка — аромат сада, фруктов, влажной земли, моря. Он медленно подошел к шкафу, откуда она… Взял в руки шелковую сорочку, приложил к щеке. Отросшая за день борода скребла шелк. Надо привести себя в порядок. Надо принять душ, еще раз побриться. Для этой ночи. Он отшвырнул сорочку и, снова в хорошем настроении, направился бодрыми шагами к ванной.

Зажег свет. Отвернув кран, пустил горячую воду. Бросил рубашку на крышку унитаза. Открыл походную аптечку. Вот они, эти штуки, их общие вещи. Тюбики с зубной пастой, мятный крем для бритья, черепаховые гребни, кольдкрем, тюбик с аспирином, таблетки от изжоги, гигиенические тампоны, лавандовая вода, голубые лезвия для бритья, бриолин, румяна, сосудорасширяющие препараты, пузырек с желтым раствором для полоскания горла, презервативы, порошки горькой соли, липкий пластырь, пузырек с йодом, флакон шампуня, щипчики, ножницы для ногтей, губная помада, капли для глаз, эвкалиптовая мазь от насморка, микстура от кашля, дезодоратор.

Он взял бритву. Из нее торчали жесткие рыжеватые волоски, набившиеся под лезвие. Он застыл на минуту с бритвой в руках. Поднес ее к губам и невольно закрыл глаза. Когда открыл их снова, ему ответно ухмыльнулся из зеркала старец с покрасневшими глазами, серыми скулами, синюшными губами — нет, уже не то, издавна знакомое отражение.

Я их вижу. Они вошли. Открылась и захлопнулась дверь красного дерева, шаги глохнут в топком ковре. Они закрыли окна. Шелестя, сдвинулись серые портьеры. Мне хотелось бы попросить их раскрыть, раскрыть окна. Там, снаружи, — весь мир. Там — ветер с высокого плоскогорья, треплющий черные тонкие деревца. Надо дышать… Они вошли.

— Подойди ближе, девочка, чтобы он тебя узнал. Скажи свое имя.

Хорошо пахнет. От нее хорошо пахнет. Да, Я еще могу разглядеть пылающие щеки, яркие глаза, юную гибкую фигурку, мелкими шажками идущую к моей постели.

— Я… Я — Глория…

— Сегодня утром Я ждал его с радостью. Мы переправились через реку на лошадях.

— Видишь, чем это кончается? Видишь? Тем же, чем у брата. Один конец.

— Тебе от этого легче? Ну и хорошо.

— Egoteabsolvo…

Звонко и сладко хрустят новые банкноты и боны в руках такого человека, как Я. Плавно трогается роскошный лимузин, сделанный по специальному заказу, — с термостатным устройством для кондиционирования воздуха, с миниатюрным баром, с телефоном, с подушками под спину и скамеечками для ног… Ну-с, ваше преподобие, каково? Там, наверху, тоже так? Небо — это власть над людьми, над бесчисленными массами людей, чьих лиц не различить, имен не запомнить: тысячи их фамилий в списках на рудниках, на фабриках, в газете. Неизвестные люди, присылающие мне поздравление в день именин, прячущие глаза под козырьком каски во время моего посещения шахт, сгибающие шеи в поклоне во время моего визита в поместья, рисующие на меня карикатуры в оппозиционных журналах. Не так ли? Да, такое небо существует; да, и оно — мое. И это значит — быть Богом. Быть тем, кого боятся и ненавидят. Да, это значит — быть настоящим Богом. Теперь скажите, как мне спасти все это, и Я позволю вам проделать все церемонии, буду бить себя в грудь, доползу на коленках до святых мест, выпью уксус и надену терновый венок. Скажите мне, как все это спасти, потому что во имя…

— „Сына и Святого Духа, аминь…

Знай бубнит свое. Его преподобие. Хочу повернуться к нему спиной. Боль под ребром не дает. О-ох. Пройдет. Отпустит. Хочется спать. Опять подкатывает боль. Опять. О-хо-хо. И женщины. Нет, не эти. Женщины. Любящие. Что? Да. Нет. Не знаю. Забыл лицо. Забыл. Оно было моим, как можно забыть.